Вы бросили соломинку обратно в стакан, когда он сообщил, что наблюдал за вами целую неделю.
– У вас, – заметил он, – на редкость живое лицо. – Ему также понравилось, как вы хмуритесь и естественный взлет ваших высоких скул. Вы решили, что с ним все ясно. Вы не будете спать с ним. Допьете коктейль, а потом отправитесь домой.
– Вы будете великолепны в этой роли, – произнес он приглушенно, – она подходит вам абсолютно и совершенно.
Вы нащупали под столом вашу сумочку.
– Но я совсем не актриса, – возразили вы, положив сумочку на колени.
– Как раз именно поэтому, – воскликнул он, – вы так совершенны. Мне не нужны актеры для моего фильма, не нужны натренированные, как цирковые животные, персонажи, знающие, как показать себя перед камерой в лучшем виде. Это все так стереотипно, так нарочито. Я намерен собрать людей, которые и близко не подходили к съемочным площадкам. Тогда все будет свежо и непредсказуемо. Я хочу разорвать руководство по производству фильмов и создать новый путь для сценического воплощения. Никаких профессиональных актеров. Только настоящие, реальные люди.
Вы пристально посмотрели на него. Он ответил вам таким же пристальным взглядом. Это напоминало игру в гляделки, кто первый моргнет.
– Я не пытаюсь заигрывать, – заявил он, и вы невольно моргнули. – Клянусь. Я не смешиваю работу с романами. И к тому же у меня есть подруга в Гетеборге, – признался он и добавил: – Мы с ней вместе учились в художественной школе.
– Но у меня есть работа, – ответили вы, – и я не хочу быть актрисой.
Он коснулся пряди ваших волос. Они были длинными, хотя позже станут гораздо длиннее. Он поднес прядь к свету, потом подергал и, казалось, удивился, что она не удлиняется так, как ему хотелось бы.
– Ну и что же, – откликнулся он, – почему бы вам, ради исключения, не попробовать на сей раз?
Сноски внизу страницы
Найл, Сан-Франциско, 1999
Найл Салливан стоял в ожидании на крыльце школы – его отец, разумеется, опаздывал. Он приподнял руки в стороны, отстранив их от боков, и растопырил пальцы, чтобы утренний затихающий ветерок свободно обвевал все тело и пальцы, между которыми в другой жизни, возможно, были перепонки. Его кожу, самый наружный слой, покалывало, она горела как лава. Если он стоял неподвижно, то одежда не терлась о кожу. Это один из способов, придуманных Найлом для облегчения мучений от экземы. Совладающие стратегии, так называл их доктор.
Когда из-за угла донеслось шуршание отцовской машины, Найл сделал два шага в сторону, потом отступил назад – это передвижение напомнило ему ход шахматного коня – и скрылся за колонной.
Он открыл ранец, вытащил бинокль, накинул ремешок через голову на шею и слегка высунулся из-за колонны, только чтобы суметь увидеть в бинокль крупный план отца, сидящего за рулем автомобиля.
«Дэниел, – отметил он про себя, – опоздал на девять минут. Выражение лица напряженное, мрачное – еще более мрачное, чем утром».
Совсем недавно Найлу позволили взять свою первую в жизни книгу из взрослого шкафа библиотеки. Он выбрал книгу об астероидах и впервые увидел совершенно необычную компоновку страниц. По тексту были разбросаны меленькие числа, а прямо внизу страницы совсем мелкими буквами – приходилось даже щуриться, чтобы прочесть их, – приводились дополнительные сведения. Они называются «сноски», сообщил ему отец, когда мальчик спросил, и объяснил ему, как с ними связаны эти числа и как найти пояснительную информацию. Найла поразила эта система, потрясла своей строгой красотой, ведь наряду с главным изложением можно прямо тут же в конце страницы получить добавочную полезную информацию о непонятных для тебя словах. Тогда же он решил, что и его жизнь тоже нуждается в сносках и что только он сам, Найл, способен обеспечить их.
Разглядев в бинокль отца, Найл запомнил свои наблюдения: «Опоздал на девять минут. Расстроен, мрачен». Он оформил их. Он зарегистрировал их аккуратно внизу своей страницы, где они будут храниться до того, пока ему не понадобится к ним вернуться. Получилась первая сноска[17].
Наблюдая за отцом, он уловил появившуюся в уме мысль о том, что хорошо бы почесать воспаленное запястье боковой стороной ремешка бинокля, что это облегчит зуд[18]. Он уточняет эту мысль. Беспристрастно обдумывает ее. И отбрасывает.
Найл расстегнул манжету, чтобы посмотреть на часы, ремешок которых, как обычно, обхватывал его белые медицинские перчатки. Мельком глянул в небо. И вновь поднес к глазам бинокль. Он продолжал следить за отцом еще полторы минуты, заметив, что Дэниел, обхватив голову руками, раскачивался взад-вперед на кресле, похоже, споря сам с собой, поморщился, потом потер подбородок.
Найл не знал, давно ли он начал заниматься наблюдениями, собирая сведения о своем отце[19]; он также не мог четко изложить, что именно он наблюдает. Он просто знал, что должен этим заниматься. Такие же попытки он предпринимал со своей матерью, пытался составить сноски о ее действиях и передвижениях, но с ее определениями было еще сложнее. Казалось, она чувствовала, что он затеял, и ей удавалось ускользать от наблюдений, обнаруживая его потайные места. Дэниел полностью поглощался в свои мысли, что делало его отличным объектом. Найл осознал, что Дэниел многого просто не замечает.
«Тайные наблюдения, – подумал Найл, выходя из-за колонны и направляясь к парковочной стоянке, – в данное время могут казаться несущественными, однако позднее они могут стать очень важными». Пока просто ничего не известно. Как в тот раз, когда он подслушал, как его мать поучительно сказала по телефону: «Тебе следовало бы попробовать пожить с пассивноагрессивным», – и Найл, повторив эту фразу про себя, потом попросил отца объяснить ее смысл. Тот сообщил ему, что понятие «пассивно-агрессивный» представляет собой пример так называемого оксюморона, а потом, немного помолчав, спросил его, с кем тогда разговаривала его мать.
– Может, с ее кузиной? – предположил тогда его отец, а Найл ответил:
