Книга Дикие гены - Хельга Хофман-Зибер

Что может получиться, когда чудаковатый биолог десять лет работает над темой, которая никому не интересна? Он открывает новую область жизни (по крайней мере, иногда).

На часах 16:27. Я уже битых полчаса смотрю в окно на улицу. Как и договаривались, ровно в 16:00 («Только без опозданий, пожалуйста!») я был в кафе, чтобы забрать тетю Хедвиг после похода за покупками. И каждый раз она с точностью швейцарских часов заставляет себя ждать. Но чего не сделаешь ради семьи! А ведь она на самом деле мне вовсе не тетя. Я прихожусь ей кем-то вроде внучатого племянника. Настроение у меня уже готово упасть ниже плинтуса, но тут перед моим носом появляется дымящаяся чашка.

– Ваш горячий шоколад, – произносит официант заученным тоном и тут же исчезает.

Ну, все же лучше, чем ничего.

Как только я подношу чашку к губам, в конце улицы появляется тетя Хедвиг. В руке у нее маленький пакетик из кондитерского магазина. И это все? Ради этого пакетика мне пришлось тащиться сюда, потому что ей, видите ли, нельзя носить тяжести? Она не торопясь движется в сторону кафе и вдруг останавливается: с ней заговорил какой-то панк, сидящий на подстилке прямо на тротуаре. У его ног расположилась помесь таксы бог знает с кем. Я делаю глоток и с интересом наблюдаю. Бродяга, очевидно, выпрашивает один евро, а собака пытается вынюхать, что у Хедвиг в пакете. Тетя смотрит таксе прямо в глаза, и та садится на подстилку. Хедвиг чешет ее за ухом. Потом тетя начинает что-то втолковывать панку. Я смотрю на часы и засекаю время. Могу поспорить, что этот тип продержится максимум пять минут… Он встает уже через две минуты. В течение еще одной минуты он с виноватым видом кивает своим синим ирокезом, как будто его поймали на краже яблок, а потом окончательно сдается. Так я и знал. Он сворачивает подстилку, аккуратно цепляет поводок к ошейнику у ставит начатую бутылку пива рядом с мусорным баком и покорно тащится за тетей Хедвиг в сторону кафе, неся в руках ее пакет. У дверей все трое останавливаются. Хедвиг пристально смотрит ему в глаза и что-то говорит. Он выглядит как робкий школьнику каким, скорее всего, никогда в жизни не был. Тетя треплет его по щеке так, что у панка начинают звенеть все кольца., вставленные в нос. Потом она забирает у него пакет и входит в кафе.

Увидев меня, Хедвиг усаживается напротив.

– А, вот ты где!

– Кто это? – спрашиваю я, указывая на панка, удаляющегося решительным шагом.

У него такой вид, будто он прямо сейчас решил устроиться в банк учеником кассира.

– Это Штруббель, твой троюродный брат.

– Что?

– Да, и его пес Вальдемар. Пришлось немного прочистить парню мозги. Нельзя же так, в конце концов.

Пока я пытаюсь реконструировать генеалогическое древо, чтобы понять, с какой стороны мы со Штруббелем родственники, тетя заказывает маленькую чашку кофе с молоком.

Я сдаюсь:

– А откуда ты его знаешь?

– Ой, да я его до этого и не знала вовсе, но недавно познакомилась с его бабушкой Вальбургой на похоронах Франца Ширенкоппа.

– А это еще кто такой?

Официант приносит кофе.

– Его я тоже не знала. Но меня пригласили на поминки.

Ну, ты знаешь, в то кафе возле кладбища, где готовят замечательные медовые пирожные.

Хедвиг с мечтательным видом помешивает кофе ложечкой.

– Минуточку! Значит, ты заявилась на поминки только ради медового пирожного, хотя не состоишь ни в каком родстве с этим Францем Ширенкоппом?

– Ерунда! Разумеется, мы родня. Все состоят друг с другом в каком-нибудь родстве. Просто я в то время еще не знала, по какой линии. Но мы с Вальбургой это выяснили. Правда, пришлось допустить наличие пары внебрачных связей, но свободная любовь существовала и до шестьдесят восьмого года…

Я в недоумении смотрю на тетю, а она допивает кофе, улыбается и говорит:

– Ну, пошли.

Неся пакетик с дезодорантом к машине, я все пытаюсь понять, в какой степени родства мы состоим с Хедвиг. Она всегда присутствовала на всех семейных торжествах и сидела, как правило, поближе к сладостям.

Бывают моменты в жизни, когда не дает покоя вопрос: «А действительно ли этот человек мне родственник? Может ли такое быть? Или это розыгрыш и где-то стоит скрытая камера?» Иногда это самое разумное объяснение.

Но если степень родства с тетушкой можно проследить по старым пожелтевшим документам, то с более дальними родственниками дело обстоит сложнее. Кто на генеалогическом древе сидит ближе ко мне: горилла, с наслаждением поедающая бананы прямо в кожуре, или орангутан, висящий на одной руке, а другой ковыряющий в носу? А какое место занимает чепрачный тапир по отношению к голому землекопу? Ученые долгое время пытались ответить на эти вопросы, основываясь главным образом на внешнем сходстве. Так, например, они судили о родстве по числу зубов. Но тут можно впасть в заблуждение. Вы можете прочесть на упаковке: «Только 52 зубчика являются защитой от подделки»[2]. Но, сунув туда руку в надежде выудить вкусное сливочное печенье, вы можете нарваться на злобного сумчатого муравьеда с его 52 зубами, которыми он вцепится в ваш палец. В этом нет ничего хорошего.

Но нашелся человек, который счел подобное положение дел совершенно неприемлемым. Это был Карл Вёзе. Вы можете представить его себе расхаживающим по университетскому городку в Иллинойсе во фланелевой рубашке в черно-красную клетку (мы уже встречались с ним раньше, так как он был одним из соавторов гипотезы мира РНК). В 1960-е годы он получил должность профессора Иллинойсского университета и собственную лабораторию в придачу. Но его больше интересовали родственные связи не с кусачими сумчатыми млекопитающими, а то, в каком родстве между собой (и с нами) состоят бактерии. Клетки нашего тела, как и клетки животных, растений и даже дрожжевых грибков, относятся к эукариотам (от греч. ей – хороший, настоящий и karyon – ядро). Они относительно велики, имеют сложную внутреннюю структуру и обладают ядром. Бактерии по сравнению с ними значительно меньше и имеют более простое строение. Их наследственный материал разбросан без должной упаковки по всей клетке, потому что у них нет ядра. Поэтому их относят к прокариотам (от греч. pro – до и karyon – ядро).