Сосед же был мужиком осмотрительным, Петровича ментам не сдал, сказал, что не знает, кто настоящий хозяин. Хотя знал Петровича отлично: вместе с ним сидел на зоне. Фамилия у соседа была звучная – Хрусталев. Срок он отбарабанил за непреднамеренное убийство двух трактористов – ни много ни мало восемь лет. День в день. Сам же Хрусталев и подобрал Петровичу дом, посоветовал купить, узнав, что его старые соседи собрались ехать в Израиль. На кого Петрович оформил дом, Хрусталев не знал. Он был научен: не лезь в чужие дела, целее будешь.
Петрович его отблагодарил, время от времени подкидывал деньжат и просил только об одном:
– Ты тут, Антон, присматривай, чтоб мои ребята водку шибко не пили, баб не водили – ни в коем случае. Ты мужик ушлый, смотри, потом мне расскажешь. А если что срочное – телефончик мой знаешь.
Хрусталев и позвонил. Но не ночью, когда дом полыхал, когда лопался шифер на крыше, вылетали окна и взрывались газовые баллоны. Он дождался, пока станет ясно, что произошло. И лишь после того, как потоптался рядом с милицией, с пожарными, узнал, что в доме обнаружены три трупа, пришел к себе на веранду. Глядя на еще дымящееся пепелище, Хрусталев взял старомодный черный телефонный аппарат, поставил его себе на колени, закурил «беломорину», подвинул пепельницу и, сладко затянувшись, сунул лишенный ногтя указательный палец в отверстие диска.
– Наверное, уже не спит. Шесть утра. Сейчас проверю.
Петрович снял трубку со второго гудка, хотя телефон у него стоял в коридоре.
– Алле, Петрович, это я, Антон Хрусталев.
– А-а, Антон. Здорово. Как там мои ребятишки? Стряслось чего?
– Ой, Петрович, стряслось. Боюсь даже говорить. Петрович перевел дыхание. Хрусталев представил себе его лицо в крупных каплях пота. Петрович всегда потел, когда волновался.
– Сгорели твои ребятишки. В доме три трупа и три трупа в сгоревшей машине у шоссе. Ментов понаехало – херова туча.
– Сгорели или их сожгли?
– Кто же тебе скажет… Стреляли там ночью.
– Сам как думаешь?
– Не мое дело, Петрович, думать. Это ты у нас думаешь, всякие дела сочиняешь. Мое дело маленькое, сижу себе на завалинке, «Беломор» покуриваю, водочку попиваю да на пожарище гляжу. Теперь я лес вижу.
– Какой лес, на хрен?! Что ты плетешь, Антон?
– Крыша твоего дома обвалилась, стало елки видно. Птички летают… Народу здесь, Петрович, херова туча, человек сто за ночь и утро провернулось…
– Все сгорело?
– Кто ж его знает? Менты оцепили, ленточек навешали, за ворота никого не пускают. А вот забор пожарники сломали, мать их…
– Что менты спрашивали?
– Всякое спрашивали. Больше всего интересовались, кому дом принадлежит. У меня допытывались, я плечами пожал, сказал, не знаю. Говорю, раньше его Роберманы занимали, целое семейство, целый кагал жил, и все стоматологи, как один.
– Хорошо, Антон, спасибо. Я разберусь.
– Не сомневаюсь. Успехов тебе, Петрович.
– И тебе того же.
Антон Хрусталев поскреб татуированную грудь, накинул брезентовую ветровку и с погасшей «беломориной» в зубах, в резиновых шлепанцах, в штанах с лампасами опять направился к пожарищу, где собралась группа местных бездельников, обсуждающих, что могло случиться ночью. Все сходились в одном, что дело это нечистое и, как водится, никого не найдут, потому как и искать не станут.
* * *
Петрович заварил по-тюремному крепкий чай, чего себе давно не позволял: сердце в последние годы пошаливало. Сел за стол и принялся пить мелкими глотками. Его массивное лицо усыпали крупные капли пота. Петрович время от времени брал из вазочки салфетку и вытирал пот. Салфетка сразу же становилась мокрой, неприятно приклеивалась к лицу. «Вот и началось!» – подумал он.
Врагов у него, как и у всякого бизнесмена, резко ворвавшегося на рынок, было хоть отбавляй. Петрович принялся прикидывать, кто бы это мог сделать. Он сидел и загибал татуированные пальцы, досчитал до десяти, а врагов хватило бы еще на две руки, если не учитывать просто недоброжелателей. Он прикидывал собственные потери, переводя их в цифры.
«Так, шесть человек убиты, каждый приносил доход по десять штук в месяц. Аппаратуры – на сто штук, дом – сто пятьдесят, джип „ниссан“ – двадцатка… Это все потери сиюминутные, а еще есть упущенная выгода, как выражаются яйцеголовые экономисты в телевизионных студиях. Тут уже счет пошел на сотни.»
«Они думают, что после такого удара я подняться не смогу, что в меня никто не поверит, мол, кто будет работать с Петровичем, если его людей безнаказанно убивают? – подумал он о себе в третьем лице. – Да, невеселая картина. Лето начинается хреново, а сейчас самая торговля пошла. Но меня самого трогать боятся, из-под меня пытаются выбить землю. Значит, еще не все потеряно, – Петрович размышлял дальше. – В открытую никто не попер, действуют исподтишка, как последние суки.»
Додумать мысль до конца и подсчитать убытки не дал телефонный звонок. Петрович резко схватил трубку, она чуть не выскользнула из потной ладони.
– Слушаю! – выкрикнул он в микрофон.
– Андрей Петрович, это я!
– Уже знаешь?
– Значит, и ты знаешь?
– Знаю, позвонили. Я еду на место.
– Какой в этом смысл?
– Что делать?
– Жди меня в конторе.
Но Петрович тут же передумал:
– Найди Аркадия и Гришу. Если спят с бабами, разбуди – и быстро ко мне. Одна нога там, другая здесь. Понял?
– Понял.
Петрович отключил телефон и принялся ходить по квартире. Он был в трусах, звонок Хрусталева выдернул его из ванны. Петрович расхаживал из угла в угол, держа руки по старой скверной привычке за спиной. Так легче думалось. Пот на лице и руки, сцепленные за спиной, всегда выдавали крайнее напряжение Андрея Петровича Мамонтова.
Время от времени он замирал на месте, становясь похожим на глиняного исполина. Весил Петрович сто пятнадцать килограммов, но жирным назвать его не отваживался ни один злопыхатель. Сила у Петровича была от рождения, он и родился шестикилограммовым. В армии получал двойную пайку, а вот в лагерях двойную пайку ему никто не давал, он брал ее сам.
Иногда Петрович косился на циферблат напольных часов, очень дорогих и страшно кичевых. Но Мамонтову такой стиль нравился. Он любил вещи блестящие: лак, позолота, глянец приводили его в умиление. На шее Мамонтова красовалась толстая цепь, на пальцах поблескивали перстни, каждый из которых стоил хорошей «тачки».
«Надо одеться, негоже в таком виде встречаться с подчиненными. Я вспотел, как лошадь.»
Петрович принял душ, надел брюки, рубашку. Рубашка сразу же прилипла к спине, хотя кондиционеры в квартире работали вовсю.
