Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
Через положенный срок, ни больше ни меньше, у них родился мальчик Гриша, кроватку для которого Аркаша соорудил сам и поставил подальше от окошка, совсем недалеко от зеркала. Гриша, как только научился вставать в кроватке, смешно подтягиваясь за прутья, все бил ручонками по призеркальному столику и гладил холодную блестящую поверхность, оставляя на зеркале разводы от слюней и маминого молочка. С рождением ребенка у Идочки кончились слезы. Видимо, сработала какая-то природная программа переключения на что-то более ценное и важное. Или они просто физически закончились, излившись за первые двадцать лет полностью. Идочка теперь не плакала, только привычным жестом прикладывала руку ко рту, когда ее начинало что-то волновать и тревожить. Но плакать? Зачем? Аркадий обожал жену, радовался на сына, но видел их редко, работая за троих. Он был ведущим хирургом в московском военном госпитале и возглавлял особую экспериментальную лабораторию, тоже военную и сильно засекреченную. Дома бывал редко, приходил усталый, с портфелем на замке, но семью снабжал отменно и к тридцати пяти годам за особые заслуги заимел даже персональную машину с шофером. Когда Идочку спрашивали, чем занимается супруг, она, поправляя в ушах новые бриллиантовые сережки, говорила, что он врач, очень хороший врач. И это было чистой правдой. К тридцати семи годам Аркадий Андреевич получил отдельную трехкомнатную квартиру, и они обосновались совсем недалеко, в Соймоновском проезде, около доходного дома Перцовых, прямо напротив того места, где раньше стоял храм Христа Спасителя, а теперь шли шумные работы по возведению Дворца Советов, вернее, пока по его углублению – рылся гигантский котлован. Вся Москва вообще была перерыта после 1935 года, где-то сносили здания и церкви, где-то дома убирали под нож целыми переулками, освобождаясь от шикарного царского наследия, где-то строили метро, глубоко и опасно, где-то расширяли магистрали, а на улице Горького вообще передвигали целые дома. Пройти без галош в любое время года было невозможно.
Софья Сергеевна без ежедневного общения с сыном и внуком очень скучала, хотя виделись они часто, вместе обедая или катаясь по только что открытой ветке метро до станции «Сокольники». Гриша почти каждый день приходил к бабушке после школы, а обратно домой зачастую возвращался только к ужину.
Андрей Николаевич сидел в большом кресле и читал «Известия» вслух, чтобы слышал внук:
«Недавно в одном из залов Музея имени Ленина выставлена небольшая скульптура Татьяны Щелкан «Ленин-гимназист». В ближайшее время скульптура будет воспроизведена в натуральную величину.
Молодой художник-комсомолец Вуквол учится сейчас в Ленинградском институте народов Севера. В своих рисунках, которые будут перенесены на моржевые клыки, талантливый художник-чукча пересказал легенду своего народа о великом вожде революции. На рисунках изображено, как Ленин охотится вместе с чукчами, как вместе с ними он ловит рыбу, как на лучших упряжках везут чукчи своего любимого вождя, как Сталин ведет чукчей по пути, начертанному Лениным».
– Слышал, Гришань, про моржовые клыки? Хорошая, между прочим, вещь! Вот когда я был на Севере…
– Андрюшенька, дай Грише доделать примеры, погоди со своими рассказами. – Софья Сергеевна смотрела в задумчивости на Гришу, старательно пишущего что-то за столом деда, а сама краем глаза поглядывала на часы. Шестой час, а Лизы все нет. Она обещала в пять привести, наконец, жениха, которого так долго ото всех скрывала, солидного уже человека, разведенного и даже с ребенком. Софья Сергеевна сначала переживала по этому поводу, но потом решила, что все это неважно, главное – любил бы. Подошла к зеркалу, поправила волосы, которые давно уже утратили ярко-медный цвет, стали глуше, серее, но завивались так же весело, как и в молодые годы. Увидела в отражение накрытый стол, обернулась и подошла к нему. Все было изысканно сервировано: оставшееся от прошлой жизни серебро, частью проданное во время страшного голода 33-го года, льняные вышитые салфетки с вензелями гладью «АН» (и чуть заметными желтоватыми пятнами, оставшимися с прошлого века, видимо, уже безысходно въевшимися), даже кольца для салфеток, закрученные змейки, держащие себя за хвост, – все напоминало о той счастливой жизни, когда Аркаша только-только родился. Хотя и сейчас грех было жаловаться. Многим приходилось намного труднее. Но страшно – да. Страшно сейчас было всем без исключения. Софья Сергеевна вздохнула и поправила высокие хрустальные фужеры, которые особо и не надо было поправлять, просто так, это было нервное. Из еды много чего удалось достать. Достала, как всегда, всемогущая Клавдия, а Софья Сергеевна с Лизой сходили на рынок и подкупили сливочного масла и овощей-фруктов. Стол был богат: паюсная и красная икра на крутых, разрезанных пополам яйцах, балык и нежнейшая семга, растекающаяся, казалось, по тарелке, наструганный лимончик, скромно пристроенный в углу тарелки для амбьянса, буженина, распластанная серым пятном на зеленом кузнецовском блюде, капуста провансаль собственного маринада, с яблочками и клюквой, как положено, немного сыра из лубянского буфета, без дырок, без цвета и без запаха, так, недоделок, а не сыр, по правде сказать, и посреди всего этого великолепия на продолговатом керамическом подносе с серебряными выпирающими ручками – вполне приличного размера утка с прожаренной и пропитанной жиром гречкой и яблочком, засунутым в жопку. Оставить на кухне что-то из продуктов было, конечно, можно, но Софья Сергеевна побоялась топорковского запаха, который летал за своим хозяином, как раз готовившим еду. Поэтому все продукты были вовремя унесены из кухни на стол в ожидании гостей. Еще Софья Сергеевна надавила клюквенный морс и достала из ледника запотевшую водку.
Она открыла дверь комнаты, и вовремя: в дом входили Лизонька с кавалером. «Кавалер» – так долгое время называла Андрея бабушка, даже тогда, когда он стал Сониным мужем. Лизочкин кавалер был монументален и угловат, словно сошедший с постамента памятник кому-то из великих. Он был в темно-синем костюме в еле заметную серую полоску и с потертой папкой в одной руке, а в другой держал чудесный букет из бордовых молодых июньских, только что народившихся пионов.
– Софья Сергеевна? Очень рад, – и протянул цветы.
– Мама, это Кеша, познакомься, – сказала Лизочка.
– Иннокентий, очень приятно, – громко сказал он, видимо, поправляя Лизу.
Софья Сергеевна поздоровалась и провела всех в комнату, где уже в боевой готовности стоял Андрей Николаич, подтянутый и в парадном костюме, но с палочкой. За ним с ноги на ногу переминался Гриша, ростом чуть выше деда, длинный и худой. Мужчины представились, и Андрей Николаевич сразу указал на стол:
– Заждались вас, Гришаня без обеда, на одном чае и бутербродах с утра, давайте начнем, ждать больше некого, сразу и сядем, без особых политесов.
Шумно задвигались стулья, и все разместились вокруг громоздкого дубового стола, вечно мешающегося теперь посреди комнаты. Софья Сергеевна с Андреем Николаевичем заняли места спиной к зеркалу, молодежь напротив, а Гриша боком, во главе.
Разлили холодненькую, разложили по тарелкам закуски, разговор начался. Начался неохотно, чувствовалась какая-то скованность и неуютность, хотя Лизочка и Софья Сергеевна всячески пытались оживить застолье.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
