Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
– Главное, – ответила Тетёрка, – это не фантазировать. Надо знать материал и его правильный анализ. Не свой собственный, а правильный. Ничего придумывать не надо. Обычный школьный курс, повторяем все произведения. У меня один учебный час на Грибоедова. Суть – коротко. Раз-два, всё! Учитель начальных классов должен быть грамотным человеком. И не путать Грибоедова с Тургеневым. Что написал Тургенев? «Му-му». Что с собакой стало? Утонула. Что крикнул Чацкый в конце пьесы? «Карету мне, карету!» Всё. Ты грамотный человек. Придет к тебе чей-то родитель права качать, а ты ему…
– Карету мне карету… – негромко проговорила я. – Му-му…
– Издеваешься, Брусникина?! – стала заводиться Тетёрка. – Издеваешься? Ну, издевайся, издевайся… Придешь сдавать, поговорим… Прищемлю тебе хвост-то! А то задрала слишком высоко!..
Я пожала плечами. Не переубедишь и не переспоришь, тем более что в чем-то она права. Я хочу учиться дальше, но для кого-то вся учеба окончится на училище, на «колледже», как почему-то на американский манер теперь называются средние профессиональные учебные заведения, наше в том числе. Русские люди во все времена любили произносить иностранные слова к месту и не к месту, при том что наш язык намного сложнее, образнее и богаче.
Учиться здесь оказалось гораздо скучнее, чем я думала, когда мечтала сюда поступить. Если бы у меня была возможность окончить одиннадцать классов, как у Маши, например, я бы не стала тратить время на эту учебу. Но все детдомовские в основном выходят после девятого класса. Наверно, потому что мы слишком взрослые, и жить вместе нам сложно и даже опасно. Девочки начинают рожать, мальчики пить, воспитатель уже перестает быть хоть каким-то авторитетом. И нас выпускают «на свободу». Редко кто остается.
Я же не была уверена, что смогу в школе подготовиться к единым государственным экзаменам так хорошо, чтобы по их результатам поступить в МГУ. А так, может быть, я бы и осталась в школе и детдоме еще на два года. В чем-то мне там было комфортнее. Там была маленькая Люба, общение с которой доставляло мне много радости. Иногда ее наивные и даже глупые вопросы заставляли меня по-другому взглянуть на себя и на то, что с нами со всеми происходит. И я знала – постоянно, каждый день, что я ей нужна. Как старшая сестра. Да и Виктор Сергеевич, пока я жила в детдоме, считался и был моим другом. Кто он сейчас – не очень понятно.
Я вполуха слушала, что говорит Тетёрка – к сожалению, ничего интересного она сказать не могла – и думала о том, что мне мой ум как-то стал мешать. Чем больше я читаю – а мне это на самом деле интересно, – тем сильнее становится пропасть между мной и моими сверстниками. Я и раньше, в детском доме, ощущала эту пропасть, но просто не анализировала. Наверно, она углубляется и расширяется с каждой прочитанной книгой. Достоевский, Толстой, Чехов, Тургенев, Некрасов, Булгаков… Те проблемы, которые волновали их, совсем не волнуют и непонятны людям, с которыми я общаюсь. Что, человек стал настолько мельче? Или просто они – великие писатели и мыслители – и в свое время были намного выше остальных?
Мысль о собаке не давала мне покоя весь день. Я с трудом досидела до конца занятий, быстро пообедала в столовой и решила обойти, пока не стемнело, все близлежащие к общежитию дворы. Ведь времени тогда прошло слишком мало, и далеко Машку отвести тетя Даша не могла. Поверить, что вахтерша на самом деле ее отравила, я не хотела.
День был промозглый, как бывает в середине зимы, когда кажется, что весна не наступит никогда. Уже так давно зима, уже много снега, который не тает до конца даже в теплые дни, только плотнее становятся сугробы. Уже бодрее поют птицы, но дует ледяной ветер, с изморозью, так зябко, стыло… Может быть, у меня одежда неправильная? Через полтора часа блуждания по дворам я замерзла настолько, что не смогла толком ответить женщине, которая спросила меня, как пройти к автовокзалу.
– Ав-ва… – начала я, а женщина, испуганно отмахнувшись, поспешила прочь.
Машку я не нашла. И чем больше я ходила, тем четче у меня возникало неприятное ощущение – я делаю это напрасно. Ее здесь нет. Что на самом деле произошло, куда могла деваться собака, я не знаю, но найти ее сейчас не получится. Тетя Даша уже сменилась, теперь придется дождаться ее следующей смены, чтобы снова о чем-то спрашивать.
Я решила дойти до церкви, куда иногда сами несут ноги, а иногда, наоборот, я понимаю, что делаю круг, чтобы не проходить мимо. Потому что пройти и не зайти – как-то нехорошо. А заходить без душевного порыва тоже не очень. Меня никто этому не учил – не знаю, может быть, что-то в этом роде говорила мама. Но это было так давно, я конкретно почти ничего не помню, чему она учила. Мамины слова стали частью меня самой, но я не знаю, какой именно части.
Недавно на психологии нам объясняли, что подростки начинают в какое-то время отрицать своих родителей. А я сидела и думала: а как же со мной? Папу я и так отрицаю, всегда. С нами он не жил и ко мне отнесся совсем не по-отцовски, я ведь не только попала в детский дом, но и осталась без квартиры по его решению. А маму… Я стала прислушиваться к себе – но как-то пока не заметила этого.
Может быть, отрицают только живых родителей? И, отрицая, взрослеют. А я и так взрослая, давно уже. По количеству принятых решений, самостоятельных шагов, отказов от чего-то и моих личных побед – например, поступления в училище. Я сдала экзамены гораздо лучше, чем нужно было для поступления, но чего мне это стоило, знаю одна я. Да ведь и не рассчитаешь, все равно надо было сдавать все по максимуму. Вот я и «перелетела». Со своими баллами могла два раза поступить в училище.
В церковном дворе никого не было, а в самой церкви тихо у икон стояло несколько человек. Обрядов в это время уже не проводится, а до вечерней службы еще было полчаса. Отца Андрея видно не было, он просто так, наверное, не заходит в церковь.
Я постояла молча у знакомой мне иконы, нашла в кармане монету в пять рублей, опустила ее в прорезь на деревянном ящике для пожертвований и взяла маленькую свечку, поставила ее перед иконой. Нет, я не знаю, что сказать, о чем просить. Сегодня не чувствую никакой связи с Богом. Наверно, моя вера совершенно неправильная… Хотя кто знает, что такое правильная вера. Церковники думают, что знают они, но они ведь тоже люди, которые ошибаются, часто руководствуются ложными, чисто человеческими мотивами. Отец Андрей давал мне книгу, где написано, что как раз такие размышления заводят в тупик. Надо верить безоговорочно – и в Бога, и священникам. Но у меня так не получается. Особенно после того, как я по его совету стала читать Библию. Начала, понятное дело, с Ветхого Завета и совершенно растерялась, узнав какую-то иную историю человечества, иного древнего Бога – своевольного, жестокого, руководствовавшегося не всегда понятными, но абсолютно человеческими, не высшими резонами.
Я прошла по церковному двору раз, другой, поглядывая на высокую лестницу, ведущую в дом отца Андрея. Как бы мне хотелось сейчас с ним поговорить! Пусть даже я не со всем согласна, что он говорит. Я видела, что в доме горит свет. Подниматься по лестнице и стучаться я не стала. Если он выйдет, я к нему подойду. Нет – значит, я пойду прочь одна со своими сомнениями. Между «есть Бог» и «нет Бога» – лежит громадное поле, которое проходит с большим трудом умный человек – так сказал об этом когда-то Чехов, мой любимый русский писатель, самый для меня тонкий и близкий, непредсказумый и совершенно безграничный.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
