— Но ты не досказала, дело в том, что с нами была собачка, без умолка лаявшая, ты сама захотела взять ее с собой. Очень может быть, что господин этот не любит собак и за это на тебя рассердился.
— Это мило, — вскричала Зинзинета, — о, бедный ружейник! Воображаю, какой для него был приятный сюрприз!
— Какая жалость, что тут нет рояля, я сегодня могу петь. Пуссемар, моя крошечка, возьми свою скрипку.
Да, да он нам сыграет вальс!
— Я не знаю никакого вальса.
— Нет, ты играешь вальс из «Газели».
Пуссемар отправился за своим инструментом.
Все дружно и шумно встали из-за стола. Благородный отец принялся декламировать роль Мизантропа, останавливаясь время от времени перед некоторыми стульями, к которым он обращал свою речь.
Монтезума оставил «Дезертира» для говорящих картин, сообщив, что намерен танцевать Леандра, Дюрозо и Зинзинета запели дуэт Пикоро и Диего. Элодия залилась:
— Сжальтесь! Боги, сжальтесь над ней!
Альбертина, засучив рукава до самых плеч, поспешила к зеркалу и начала делать па из тарантеллы, подняв руки кверху, улыбаясь и посылая себе поцелуи.
Наконец госпожа Рамбур, всегда нежная после обеда, зажала Франсуа в угол комнаты с криком:
— Братец… А! Маленький братец… видишь ли ты этого черного, который к нам подходит, ах, как я его боюсь!
Франсуа, не подозревая, что с ним играют сцену из «Поля и Виржинии», тупо уставился на нее:
— Я не вижу вашего маленького брата и не вижу ничего черного, что бы к нам приближалось.
Но госпожа Рамбур продолжает почти детским голосом:
— Друг мой, в каком он положении, его ноги в крови… Не бойся, добрый черный!.. Ты очень страдаешь.
— Я! — вскричал Франсуа. — Я никогда не был болен во всю жизнь мою, у меня только болел коренной зуб, и тот кузнец мне выдернул толстыми щипцами.
Госпожа Рамбур зажала ему рот рукой и запела:
— Утомленный странствием долгим, взойдя на вершину скал, он утолит свой голод…
— Да я вовсе не голоден! — попытался вырваться Франсуа. — Я съел много крутых яиц перед вашим ужином!
Госпожа Рамбур снова зажала ему рот, хотя это ему весьма не по вкусу, и продолжила:
— О, добрый черный, сегодня я понимаю, что самый счастливый из смертных тот, который может оказать услугу своему ближнему. Ты хочешь пить?
— Нет, сударыня, я не хочу.
— Я видела неподалеку ручей, подожди меня.
И госпожа Рамбур побежала на другой конец зала, кривляясь, как обезьяна; подойдя к столу, она налила в пригоршню вино и, подскакивая, поспешила обратно к Франсуа, который смотрел на нее с изумлением, затем начала вливать ему напиток в рот, несмотря на его сопротивление.
В то время, когда эта сцена происходила в углу зала, господин Гранжерал остановился перед трактирщиком, сжимавшим бутылку коньяка, и начал ему декламировать громко и строго:
— Подобный поступок не извиняется, вы должны были бы умереть со стыда. Совершивший этот поступок навсегда посрамлен, вы человека осыпаете самым нежным вниманием, ласками, поцелуями, а когда я вас спрашиваю потом, кто он такой, вы едва можете назвать мне его имя.
— О каком человеке говорите вы? — вскричал трактирщик, совсем ошеломленный. — Если только я его знаю, я вам назову его имя. Я никого не ласкал, за коньяк ручаюсь, что он настоящий, самый лучший!
Гранжерал, вытерев пот с лица, крепко пожал Шатулье руку и продолжил:
— Поступок этот более бесчестен. Снизойти до того, чтоб предать свою душу, и если бы со мной случилось то же, то я повесился бы от раскаяния и стыда?
— Чтоб я повесился, сударь! — вскричал в ужасе трактирщик, делая усилия, чтоб освободить руку, которую все еще держал Гранжерал. — Нет, сударь, я не пойду вешаться. Вот мило… Нет, сударь я ничего не сделал такого, за что бы следовало меня повесить, слышите ли, ничего? У меня просили коньяку, я его принес, а вы говорите, что меня надо за это повесить. А если вы на меня злы, то это еще не резон наговорить мне кучу глупостей!
— Как, из Мольера глупости! — вскричал Гранжерал, выпуская в негодовании руку Шатулье. — Какой вы варвар, настоящий вандал, посмотрим, каков ваш коньяк…
— Вы меня очень конфузите, сударь!..
— Я играл вам сцену из «Мизантропа»… впрочем, ваш испуг доказывает мне, что я хорошо исполнил свою роль, хорошо изобразил человека озлобленного светом. Это мне льстит, это похвала моему таланту. Благодарю вас, тысячу раз благодарю.
— Не за что, сударь, но в другой раз, прошу вас, предупредите меня, когда вы сцену захотите сыграть… Не наводите на меня такого страха.
Кюшо и госпожа Гратанбуль оставались равнодушным зрителями того, что вокруг них происходило. Муж Элодии делал жженку, мать Альбертины пила то вино, то ликер, а иногда смешивала то и другое вместе.
VIII. ОБОЛЬЩЕНИЕ
Во время всеобщего движения и шума Анжело взял руку Вишенки и произнес самым нежный голосом, на какой только был способен:
— Посидите же минутку со мной.
Девушка, не долго церемонясь, с удовольствием уселась около красивого молодого человека, улыбаясь, взглядывала на него, потом опускала глаза и снова поднимала их.
Анжело взял руку Вишенки и слегка сжал ее:
— Как вы очаровательны, милая Вишенка, я еще так мало знаю вас, а уже влюблен, влюблен как безумный!
— О, господин Анжело, вы шутите! Разве можно влюбиться так вдруг… и потом в бедную девушку, меня нельзя любить, не смейтесь же надо мной, нехорошо насмехаться.
— Смеяться над вами, Вишенка, как можете вы заподозрить меня в этом! Нельзя вас любить, говорите вы? Вас можно любить много, даже слишком много. Вы так прелестны, у вас такие очаровательные глаза, в них какое-то чарующее выражение. Что же это вы их опускаете теперь, это верно, чтобы наказать меня за мое обожание.
Вишенка покраснела от удовольствия, она еще не привыкла слышать такие любезности, потому что господин Шатулье всегда старался удалить ее, когда появлялись в гостинице молодые путешественники, потому очень понятно, что сильное, трепетное волнение охватило ее сердце, когда она слушала речи Анжело. Наконец молодой человек, привыкший в театре к любовным декламациям, умел придать своему голосу вкрадчивое и нужное выражение, он имел все, что только может затронуть сердце женщины, тем более такой неопытной, да, впрочем, и опытность не всегда предохраняет от соблазна.
— Вишенка, можете ли вы меня немного полюбить? — Анжело заглянул ей в глаза.
— А если я вас и полюблю, к чему это поведет?
— Во-первых, моя милочка, когда любят, то не допускают подобных размышлений, непреодолимое чувство влечет к любимому существу. Вот, например, как меня влекло к вам, лишь только я вас увидел, не думайте же, чтобы любить, чтоб обожать, нужно знать друг друга месяцы, недели… это заблуждение, моя милая, влюбляются тотчас же, говорят это, доказывают, а знакомятся после.
