— Наш священник Вульфверд говорит, то бишь говорил, что люди, поклоняющиеся фальшивым идолам, — испражнение дьявола, — пожал я плечами.
Тут мне в голову пришла мысль о том, что священника убил человек, стоящий передо мной.
— Ты имеешь в виду того толстяка с крестом, который пытался меня отравить? Ту красную рожу, исторгнутую из свиных кишок?
Я кивнул, а Сигурд скривил рот так, словно проглотил какую-то мерзость, и спросил:
— Ты его любил?
— Нет, мой господин, — честно ответил я. — Вульфверд был хуже жабьей задницы.
— Я сделал доброе дело, убив жреца, — усмехнулся ярл. — Он слишком много говорил. Не могу сказать, что я знавал многих христиан, но все те, с кем мне довелось встретиться, обожали собственный голос. Жабья задница сказал, что ты посланец сатаны. Так зовут вашего коварного бога? Вроде нашего Локи, в голове которого больше хитрых замыслов, чем у всех женщин, наполнивших целый зал.
— Сатана — это не Бог, — сказали. — Бог только один.
Сигурд громко расхохотался, воздел руки к небу и воскликнул:
— Рыбья блевотина! Богов много, мальчишка! Разве может один бог присматривать за столькими людьми? Тогда наступил бы хаос! Один бог?
Скандинавы, игравшие в кости и вырезавшие фигурки из дерева, тоже рассмеялись. Их головы тряслись так, что косы разлетались в стороны.
— Так ты пришел от этого сатаны, видел его? — спросил Сигурд.
Волна перехлестнула через нос судна и окатила одного норвежца, вызвав веселье остальных. Воин выругался.
— Мой годи Асгот считает, что тебя нужно убить. Вряд ли он сам знает, почему так, но у этого человека нож всегда под рукой.
Я оглянулся на говорящего с богами седобородого старика, который сидел особняком, подобрав под себя ноги. Он бросил на деревянную доску горсть камней и дернулся так, что кости, заплетенные в косы, загремели.
— Но мы ведь не лисы, да? Мы не убиваем просто ради удовольствия.
— Я не посланец сатаны, мой господин, — сказал я. — Я никого не убивал, не вскрывал спину живому человеку и не вырывал его кости. Даже лисица не настолько жестока.
Сигурд усмехнулся и покрутил соломенную бороду большим и указательным пальцами.
— Я не думаю, что ты посланец сатаны, — наконец произнес он. — Ты пришел от Одина, Отца всех. Даже Асгот говорит, что такое возможно. Твой глаз сделан из крови. — Ярл указал на пустую глазницу резной фигурки, висевшей у него на шее. — Посмотри сюда. Один променял свой глаз на глоток воды из Колодца мудрости Мирмира. Ты понимаешь, о чем я говорю? Даже боги не знают всего. Некоторые из них, к примеру Бесстрашный скиталец, жаждут мудрости.
Я кивнул. Теперь, когда я стоял, в животе у меня снова все бурлило. Мне оставалось надеяться, что желчь не поднимется в новых рвотных позывах.
— Но Один также бог войны и убийства, — продолжал Сигурд.
Я потрогал свой глаз, наполненный кровью, и посмотрел на воина. Похоже, он принимал меня не за того, кем я был на самом деле.
— Как тебя зовут, юный англичанин? — спросил ярл.
— Озрик, мой господин, — ответил я и заметил красные пятна на его буром, обветренном лице.
Кровь Гриффина!..
— В тебе есть война, Озрик, — продолжал скандинав, задумчиво почесывая бороду и поочередно сгибая колени в такт покачиваниям корабля. — По этой причине я оставляю тебя жить. — Свободная рука Сигурда упала на рукоятку меча. — В тебе есть война, — повторил он. — И смерть.
Ярл развернулся, запрыгнул на высокую корму и подал сигнал на второй корабль. Он приказал своим людям искать безопасное место для ночной стоянки, ибо в сгущающихся сумерках возрастала опасность наскочить на камни. Разведчики, торчавшие на вершине скалы, наверняка поняли, что мы направляемся на запад, однако им потребуется гораздо больше времени, чтобы преодолеть это расстояние по сильнопересеченной местности, чем нам — огибать один мыс за другим. Поэтому Сигурд мог рискнуть, пристать на ночь к берегу.
К тому же эти помощники магистрата годились лишь на то, чтобы собирать подати. Они не являлись полными глупцами и не собирались вступать в бой со скандинавами. По большей части это были крестьяне, ремесленники и торговцы, мужья и отцы. Мне довелось увидеть, как безжалостны скандинавы в бою. Воспоминание об этом постоянно мелькало у меня в сознании. Так рыбья чешуя болтается в морских волнах.
— Эй, Дядя, похоже, Ньорд снова благоволит нам! — воскликнул Сигурд.
Зубы ярла сверкнули хищными клыками в бледном желтом свете фонаря, сделанного из коровьего рога. Его зажгли, чтобы корабли не потеряли друг друга в темноте.
— Вот почему я готов плыть с тобой хоть в сам Асгард, Сигурд Счастливый! — крикнул от румпеля Улаф, и его губы растянулись в улыбке. Он нагнулся, поднял смотанный канат, один конец которого был пропущен через отверстие, просверленное в гладком камне, и завязан узлом, потом продолжил: — Я плавал со многими людьми, как с замечательными моряками, так и с полными глупцами, но ты, Сигурд, пользуешься расположением богов.
Скандинавы радовались тому, что ветер, еще совсем недавно наполнявший парус, теперь снова затих. Улаф без труда опускал лот в море, проверяя глубины в маленькой бухточке, дно которой было усеяно подводными скалами. Но гораздо важнее оказалось другое. Теперь можно было практически не опасаться того, что волны выбросят корабль на камни. Сигурд сам заметил эту бухточку. Пусть она вдавалась в берег совсем неглубоко, но этого было достаточно, чтобы защитить оба дракара от ненастья.
— Пусть англичане несут сюда свои копья и луки. Мы успеем уйти, прежде чем их стрелы упадут в ста шагах от нас, — радостно объявил своим людям ярл.
Он крикнул кормчему второго судна, что мы останавливаемся на ночлег, затем похлопал великана воина по спине и отпустил какую-то шутку про англичан.
— Ты все слышал, парень? — спросил меня Улаф, опустив железный якорь в спокойные воды и осторожно стравливая канат. — Мы сможем поднять эту штуку и выйти в открытое море за время, которого не хватит, чтобы справить малую нужду, — с улыбкой объяснил он.
На корабле Улаф был самым старым, за исключением годи и Эльхстана. Кормчий, несомненно, был влюблен в море.
— Так что можешь передать своему старику, чтобы он не терял времени на молитвы вашему Белому Христу. — Улаф насмешливо изобразил крестное знамение. — Теперь ты находишься на корабле Сигурда, который счастлив так же, как петух в курятнике.
— Он жестокий ублюдок, забравший старика из дома, — пробормотал я на норвежском наречии.
Эльхстан тут же заскрежетал зубами, указал на мой рот и сделал вид, будто хватает что-то невидимое. Я сразу понял смысл всего этого. Старик показал, что скорее вырвет мне язык, сделает таким же немым, как и он сам, чем будет слушать языческие слова, слетающие с моего языка. Для Эльхстана это было еще одним предательством. Осуждение, хорошо читаемое в его глазах, жгло мое сердце.
