Настька улыбнулась капитану:
— Ожидает тебя твоя красавица.
Крадучись прошли они густым яблоневым садом к терему, стоявшему поодаль от основного дома. Скользнув в заднюю дверь, Настька пропала на несколько минут, потом выглянула, подтолкнула взволнованного любителя приключений к лестнице:
— Ступай наверх. А обратно дорогу сам найдешь.
Капитан услышал, как закрылась за Настькой дверь, и осторожно шагнул на ступеньку лестницы, проверяя, не скрипнет ли она предательски.
Из приоткрытой наверху двери лучился неяркий свет свечи. На широкой лавке, устланной дорогой тафтой, сидела его прекрасная незнакомка. Женщина неторопливо расчесывала серебряным гребнем густые волосы.
Прижав шляпу к груди, Жак опустился на одно колено и прижался жаркими губами к полной ручке.
— Тише! — прижала палец к губам женщина. — У меня муж ревнивый!
Она подвинулась, предлагая Маржере сесть рядом.
— Как тебя зовут?
— Жак. Яков по-вашему. А тебя?
— Елена.
— О, Елена Прекрасная!
Уже совсем стемнело, когда Жак, опьяненный любовью, возвращался к калитке через яблоневый сад. Неожиданно у забора он увидел силуэт мужской фигуры. Выхватив шпагу, Жак бросился вперед. Прижав незнакомца к забору, эфесом шпаги он уперся в шею противника, не давая ему закричать, и хрипло спросил:
— Ты кто?
— А ты кто? — дерзко ответил незнакомец.
— Я гость.
— Хорош гость, — хмыкнул незнакомец, видно, не очень испугавшийся. — Никак немец к нам пожаловал!
Он вгляделся в лицо капитана:
— О, и не просто немец! А капитан телохранителей государевых! И пошто пожаловал к нам, да еще в такое время? Не иначе как прелюбодействовать! С кем же? Неужели с самой боярыней? Угадал?
— Я тебя сейчас зарежу, — яростно прошептал Маржере, и незнакомец понял, что немец шутить не намерен, поэтому сменил тон.
— Судьба, видать, такова, — грустно заметил он.
— Какая судьба?
— Моего папаню, он тогда в сотниках стрелецких ходил, в пьяной драке какой-то литвин зарезал, а меня теперь — немец.
— Шутки твои кровью пахнут, — мрачно буркнул Маржере, однако шпагу опустил.
— Кто я, ты знаешь. А ты кто, охранник здешний?
— Служилый дворянин я. Юрий Отрепьев. Только служу не у здешнего хозяина, а у его старшего брата — Федора Романова. А здесь оказался по тому же делу, что и ты. Есть у меня одна зазноба, из сенных девушек боярыни.
— Романова? — ошарашенно переспросил Маржере.
— Тю, хорош любовник, не знает, у кого был! Это же двор Александра, среднего брата из рода Романовых. Так что тебе не мужа ревнивого опасаться надо. Что он может? Разве что жену неверную по шею закопать на Поганом болоте. Тебе государевой огласки бояться надо. Знаешь, как царь к Романовым относится!
— Самих бояр он не трогает, — сказал капитан.
— Правильно. Зато все, кто к ним ходит, потом на дыбу попадают. Тут же вокруг его лазутчики шныряют. Идем, выведу. А то есть тут такой ирод Сашка Бартенев. Увидит — обязательно Семену Годунову донесет. Давай сюда. Да нет, в калитку опасно, можно наскочить. Тут доска есть оторванная…
Темными проулочками они вышли к кабаку, где капитан оставил свою лошадь. Дверь, ведущая в питейное заведение, внезапно распахнулась, и оттуда послышался зычный голос изрядно опьяневшего Думбара. Выплеснувшийся свет позволил капитану разглядеть лицо сопровождающего. Было ему тридцать, вислый нос и тонкие губы придавали унылый вид. Однако серые глаза, смотревшие с усмешкой, выдавали недюжинный ум. Маржере жестом пригласил Юрия зайти выпить, но тот наотрез отказался:
— Негоже, если нас вместе увидят. Ни тебе несдобровать, ни мне. А если парой гривен богат, то выпью за твою буйную голову в другом месте. И мой совет — остерегайся!
…По указу государеву польское посольство было встречено со всевозможной пышностью и почетом, чтобы показать полякам богатство и могущество русского царя. Начиная от ворот Скородома до Красной площади сплошной цепью вдоль улиц были выстроены стрельцы в праздничных кафтанах зеленого, синего, красного сукна, с пищалями и бердышами.
На Красной площади всадники иноземных отрядов царя, разодетые в парчовые и бархатные камзолы, образовали коридор, ведущий к Варварке. Капитан Маржере, гарцующий впереди строя своих солдат, встретился глазами с главой посольства Львом Сапегой, внимательно рассматривавшим церемонию встречи из окна своей кареты.
Миновав площадь, посольский поезд, ведомый всадниками Маржере, вместо того чтобы выехать прямо на Варварку, где находился посольский двор, свернул влево, затем направо, минуя пышное строение, у которого стояла вооруженная охрана, приветствовавшая процессию громкими кликами.
— Узнай, что они кричат! — приказал Сапега конному шляхтичу, сопровождавшему карету.
Тот пришпорил коня, ускакал вперед, но вскоре вернулся.
— В этом замке располагается принц Густав, двоюродный брат нашего короля. Говорят, царь Борис обласкал его и собирается женить на своей дочери.
— Плохое предзнаменование для переговоров, — буркнул Сапега, отодвинувшись в глубь кареты. — Борис, видать, ведет с нами двойную игру.
Как только посол и сопровождавшие его более трехсот польских дворян, а также их многочисленные слуги оказались за частоколом двора, ворота захлопнулись, и вдоль забора были выставлены часовые.
Лев Иванович Сапега, взойдя на крыльцо дома, огляделся и нахмурился.
— Странное гостеприимство, — проговорил он сквозь зубы, обращаясь к Станиславу Вариницкому, каштеляну варшавскому, и Илье Пелгржымовскому, писарю Великого княжества Литовского, уполномоченным вместе с канцлером вести переговоры. — Мы здесь скорее не в гостях, а под арестом. В прошлый раз, когда я был с посольством в Москве, такой подозрительности русские не обнаруживали. Это плохой признак. Видимо, наши сведения о болезни Бориса достоверны и власть его над подданными неустойчива.
— Какой же смысл вести переговоры со слабым и больным правителем? — запальчиво заметил Вариницкий.
— Не будем обсуждать это прилюдно, — мягко заметил Сапега, который, несмотря на свою молодость, имел немалый дипломатический опыт. — Тем более что пристав, по-моему, отлично понимает наш язык.
Действительно, пристав, стрелецкий сотник, отдававший команды, куда ставить лошадей и где располагать имущество, приблизился к говорящим.
— В тесноте, да не в обиде! — сказал он, широко улыбаясь. — Прошу вас, входите в дом, располагайтесь.
— Но здесь нет даже кроватей! — возмутился дворецкий князя, успевший осмотреть комнаты.
— А у нас кроватей не бывает! — не переставал улыбаться смешливый пристав. — Сам царь-батюшка на лавках спит.
