Несмотря на это, Теодор находил его самого довольно интересным, не говоря уже о его игре, которая была поистине чудесной. Слушая ее, можно было простить Жану всю его мелочность. Теодору не приходилось до сих пор водиться с людьми, для которых забота о хлебе насущном является жизненным вопросом, и потому общение с Жаном давало ему много нового, расширявшего его душевный опыт.
Отбрасывая все преувеличения Жана, Теодор из обрывков его рассказов составил себе довольно ясное представление о его юности и обстановке, в которой она протекла. Он отчетливо видел унылую судьбу бедной Анжель, а также жалкую оскорбленную гордость родителей Жана, к которой примешивалось восхищение сыном. Родители Жана были мелкими буржуа, которые, без сомнения, надеялись, что Жан пойдет по дорожке своего отца, обзаведется тепленьким скромным местечком и успокоится, женившись на какой-нибудь скромной девушке с приличным приданым.
Жан не рисовал свой дом в таких смиренных красках. Напротив, ему трудно было обойтись без некоторых прикрас, и он пользовался всем богатством своего живого языка, описывая дом в Лионе, своего тихого, очень кроткого отца (профессора, мсье Шторн!), свою мать с ее живым умом и чудным характером, и даже Анжель, у которой, как оказалось, были чудесные волосы и ряд других привлекательных качеств, мгновенно родившихся в богатом воображении Жана. Иной раз, однако, в минуты усталости или душевной угнетенности, он спускал вожжи, и тогда в его рассказах проскальзывали более правдивые и неприглядные черты его лионской жизни. Когда же он изображал артиста, то никогда не забывал порисоваться перед галеркой.
Пришла Аннет, и Жан познакомил ее с Теодором. Она приубрала запущенную комнату и простосердечно привязалась к этому «бедному господину Шмидту» — имя, не без труда изобретенное Теодором.
Теодору тоже нравилась Аннет. Она готовила ему вкусные яичницы и жареную картошку с луком. Кофе же она варила определенно лучше, чем Жан. Иногда она танцевала под игру Жана, чувствуя на себе его восхищенный, пылкий взгляд.
Как-то вечером, когда Теодор в первый раз сел в кресло, он отрывисто спросил Жана:
— Почему вы не женитесь на мадмуазель Аннет? Жан рассмеялся.
— Мне жениться на Аннет? Почему я должен это сделать? Мой друг, я не создан для этого. От женитьбы зависит вся моя карьера. Конечно, я женюсь только, если полюблю, но я выберу женщину из хорошего общества, утонченную, очаровательную, которая будет мне помогать в жизни. Я люблю Аннет, конечно. Но я вовсе не собираюсь жениться на ней. Она принадлежит к своему классу, не правда ли?
Он неловко засмеялся и покраснел. Внимательные глаза Теодора чуть-чуть прищурились, как бы осуждая. Жан продолжал:
— Правда, это значит — и к моему классу, но я вовсе не желаю в нем оставаться, а она, скажу вам прямо, она в нем останется. Впрочем, она красива, не правда ли? А всякий мужчина имеет право на свою долю удовольствия, когда он свободен.
— Вы рассчитываете сделать хорошую партию? — сухо спросил Теодор.
Его забавляла разборчивость Жана, успех которого был весьма проблематичен. Правда, у него было своеобразное очарование, притом большой талант, а главное — молодая смелость и настойчивость.
— Вы уже решили, какой семье вы окажете честь?..
Жан откинул назад свои рыжие волосы и расхохотался.
— Вы смеетесь надо мной, а сами думаете: «Вот воробей, воображающий себя райской птицей».
Он вдруг стал серьезен. Его уже охватили сентиментальные мечты.
— Уверяю вас, я хочу быть счастлив в браке. Я не ищу приданого.
Он остановился на минуту и снова, улыбнувшись, прибавил:
— Да, я не ищу приданого. Но только…
Прошло несколько дней, а Теодор все не уезжал.
Терпение Жана начало истощаться. Он явно нервничал. Рекомендация для выступления могла быть получена не раньше, чем Теодор покинет Вену. Этот факт заставлял Жана пламенно желать его отъезда. Их последняя беседа произошла в полночь, когда Жан вернулся из кафе. Теодор в шесть часов утра решил уехать.
Жан застал его пишущим письмо.
— Это для вас, Виктуар, — сказал он. — Я сделал все, что в моих силах. Это письмо к моей кузине, или вроде кузины, все равно. Ее зовут мадам де Кланс, и она занимает высокое положение в обществе. Передайте ей это письмо лично. Можете рассказать ей, если хотите, что я жил у вас, а затем уехал. Все равно куда, — да и вы сами не будете этого знать. Я думаю, она устроит вам концерт. Г. Скарлоссу, имеющий огромное влияние в опере, один из ее друзей. Если он примется за дело, — ваша судьба наполовину обеспечена.
Жан бросил скрипку на кровать.
— Боже мой, Боже мой! — забормотал он. Краска бросилась ему в лицо. — Наконец-то, наконец-то! — Он взял конверт дрожащими пальцами и спрятал его к себе в карман.
Затем вынул его и тщательно завернул в листок почтовой бумаги Теодора, лежавшей на его бюваре.
Он принялся ходить взад и вперед по комнате быстрыми, скачущими шагами.
— Я отнесу письмо завтра утром, — сказал он, — не откладывая. Надо будет надеть чистую манишку, завить волосы и…
— И сыграть ей что-нибудь из Дебюсси, — прервал его Теодор.
— Дебюсси? — воскликнул Жан. Его лицо подергивалось. — Я сыграю то, что мне подскажет сердце в эту минуту.
— Я потому рекомендую Дебюсси, — сухо сказал Теодор, — что вы его хорошо исполняете.
Жан не слушал. Он всецело погрузился в свои мысли. Щеки его пылали. Глаза блестели. Он то засовывал руки в карманы своей куртки, то снова вынимал их. Он был так возбужден, что Теодор видел, как он дрожал.
— Я выйду на улицу, — сказал он неожиданно, — не могу сидеть в комнате. Здесь слишком тесно.
Он выскочил, хлопнув дверью. Было около семи часов, когда он вернулся. Мальчик из булочной на его глазах положил у дверей хлеб. Жан поспешно вбежал в свою комнату. Она была пуста. Теодор уехал. В полутьме был виден белый конверт. Жан схватил его и раскрыл. Чек на тысячу франков упал к его ногам, а на листке бумаги были нацарапаны слова: «Очень благодарен. Т.Ш.».
ГЛАВА XI
Херренгассе находилась далеко от квартала, где жил Жан. Он подошел к дому, обозначенному на адресе, как раз в час утреннего завтрака. Это был особняк, окруженный садом с выложенными камнем дорожками. Жан нервно пошел по левой дорожке. Свою скрипку в футляре он нес под мышкой. На нем была мягкая серая шляпа, поля которой он отогнул с одной стороны, чтобы виден был красивый блеск его рыжих волос. Он надел голубую рубашку; шелковый белый галстук, завязанный бантом, украшал его шею. Для своей роли он выглядел превосходно.
Дом был из тех, о которых всегда мечтал Жан. Он смотрел на него с благоговением.
Дорога к двери имела вид длинной стеклянной галереи, разделенной колоннами. Жан почувствовал смущение от этого великолепия, особенно когда увидел двух рослых швейцаров, смотревших на него издали. Его бледное лицо вспыхнуло, и он внезапно почувствовал убожество своих нитяных перчаток, которые еще час назад выглядели, казалось ему, великолепно.
