Как выяснилось, Александр Шумский, для друзей по-прежнему просто Алик, обмывал свою новую работу. Картина, которую он снял уже в качестве режиссера-постановщика, получила первую категорию. Так что было чему радоваться.
За несколько лет, что мы не виделись, Алик изменился разительно. Из некогда молчаливого и порой даже угрюмого студента он превратился в шумного и говорливого вальяжного мэтра. Как ни странно, его это ничуть не портило. Шумский освободил для меня место рядом с собой, принялся расспрашивать о работе, о семейной жизни. С восторгом отозвался об Ольге, поинтересовавшись, как я переношу жизнь с кинозвездой. Подошел официант, предложил заказывать горячее. Я взял из его рук меню и извлек из кармана очки.
— Эгей, старичок, это что же, «мартышка к старости слаба глазами стала», — со смехом хлопнул меня по плечу Шумский.
— Да уж, брат, — задребезжал я старческим тенорком. — Руки уже не те, глаза уже не те, — и мы от души расхохотались удачно припомненной фразе из старого театрального анекдота.
— Погоди-ка, погоди, — вдруг, враз став серьезным, сказал Алик. — Не снимай свои окуляры. Повернись так, встань, пройдись, присядь. А теперь сними очки, покажи, как ты их держишь. Ого, как ты щуришься, точно, как надо.
— Кому надо, кому? — не понимая, что происходит, спросил я его.
— Мне надо, старик, мне. Но давай об этом — завтра. Сегодня мы веселимся. А у меня принцип: «ерш» из водки с работой на пользу не идет.
На следующее утро, маясь головной болью, я собирался в свой Мухосранск. Выгреб из кармана деньги, ключи, футляр с очками. Из футляра торчал краешек какой-то бумажки. Это оказался ресторанный счет. Недоумевая, как он ко мне попал, я уже было хотел выбросить ненужный листок, как вдруг заметил на обороте написанный карандашом номер телефона, под которым было начертано «А. Шумский». Позвонить, что ли? Но, глянув на часы, заторопился на вокзал, решив, что позвоню в другой раз.
Едва переступил порог служебного входа в театр, наша неизменно сердитая вахтерша, состарившаяся на ролях «кушать подано» несостоявшаяся актриса, сообщила, что ее уже «прямо-таки истерзал своими звонками до мигрэни» некто чрезвычайно нахальный Шумский и велел, чтобы я перезвонил ему немедленно. Прямо с вахты набрал записанный телефон. Шумский попенял мне, хотя и не очень сердито, за то, что я ему не позвонил, как договаривались, и не терпящим возражений тоном велел немедленно возвращаться в Москву.
— Ты мне нужен не позже завтрашнего утра, — заявил Алик. — Конечно, лучше бы сегодня вечером, но завтра утром — крайний срок. Если приедешь завтра, то подруливай сразу к пятой проходной «Мосфильма», пропуск тебе будет заказан. И учти, старик, нас ждут великие дела, — интригующе произнес он и повесил трубку.
* * *
Что-то невнятное наврав «главнюку» — главному режиссеру, я снова помчался на вокзал. А утром уже входил в один из павильонов знаменитой киностудии «Мосфильм», где декораторы и художники способны воссоздать неотличимую от действительной картину любой эпохи. Где страсти, предусмотренные сценарием, неотличимы от трагедий, драм, комедий и фарса, происходящих в среде актеров, режиссеров и прочего киношного люда. Без чего немыслимо создание ни одной кинокартины.
Увидев, как я пробираюсь через свалку неустановленных декораций, Шумский прокричал в мегафон: «Перерыв пятнадцать минут» и поманил меня в сторону.
— Времени нет ни грамма, — без предисловий начал он. — Коротко, история такая. Через месяц запускаемся. Рабочее название фильма «Граница на замке». Фильм, как понимаешь, о пограничниках. Натуру будем снимать на советско-афганской заставе. Уже есть договоренность с погранцами. Сценарий одобрен и в Госкино, и в Главном управлении погранвойск. Мне нужен актер на роль замполита. Это — ты. Я когда читал сценарий, то все думал, кого же внешне этот тип напоминает. А тебя увидел и понял — ну вылитый Игореха Юдин. По замыслу автора сценария, замполит чуть подслеповат. Носит очки, но страшно этого стесняется — он же офицер. А вообще он ужасно принципиальный мужик и, между нами говоря, скотина порядочная, стукач, карьерист и службист. Но — партия превыше всего и порочить звание советского политрука нельзя. Понял, да? Так что он у нас герой положительный. Сегодня у тебя пробы. Имей в виду, от желающих на эту роль у меня отбоя нет, кинопробы уже несколько актеров прошли. Но мне нужен ты, и никто другой. А значит, снимать я буду тебя, и пусть мне попробует кто-нибудь возразить! — с апломбом завершил он тираду. Как будто против моей кандидатуры возражала вся коллегия Госкино СССР во главе с министром.
Через неделю, оформив отпуск в театре и получив в строгом учреждении пропуск на въезд в погранзону, я вылетел в Узбекистан. Небольшой городок, о котором еще по школьным урокам географии я знал, что это самая южная точка СССР, встретил меня невиданной жарой, отсутствием воды в офицерской гостинице и прокисшим кефиром в ближайшем кафе. В штабе погранотряда мне представили коренастого капитана погранвойск в выцветшей до белесого цвета гимнастерке — начальника заставы, где мне предстояло «изучать материал и вживаться в образ», как пышно выразился подполковник из политотдела. Капитан Куликов оказался парнем простецким. Предложил называть его «просто Коля» и, как только мы сели в «уазик», достал флягу, пояснил, что пограничники называют медицинский спирт «шило», и протянул драгоценный сосуд мне. Сам же деловито стал открывать бутылкой об бутылку чешское пиво — на закуску. Видно, неплохо живут на границе, если такой, даже по московским понятиям, дефицит у них под рукой.
— Слушай, я последний раз в самолете ел, сейчас воткну в свой организм твое «шило» и подохну прямо в машине, — начал я ныть.
— Елкипалки, — огорчился Коля. — Как же я об этом не подумал. Ладно, на заставе подхарчишься. Мы в честь гостя торжественный обед приготовили. А пока, на вот, возьми, сойдет для начала, — и капитан протянул мне неправдоподобно огромного размера розовобокий гранат, гордость садоводов здешнего края.
Застава, где предстояло снимать нашу нетленку, была образцово-показательной. Сюда привозили высокое начальство, важных гостей, здесь побывали самые известные артисты Союза. Их фотографии красовались на стенде рядом с фотографиями отличников боевой и политической подготовки. А в каких-то сотнях метров от заставы уже была граница. Точнее, не сама граница, а контрольно-следовая полоса — КСП — распаханная полоска земли, обнесенная колючей проволокой. В соответствии с техническим прогрессом КСП была оборудована несметным количеством электронных датчиков и множеством других мудреных приборов. Так что теперь не только шпион и диверсант, но даже зайчик или лисичка незаметно перейти нашу советскую границу не могли. Но переходили, твари лесные. И не только мелкота всякая, ломился в дружественный нам теперь Афганистан и обратно на советскую территорию профессиональный нарушитель границы — кабан. И тогда рвалась колючая проволока, срабатывали датчики и на заставе протяжно и тревожно выла сирена, а в динамиках истошно бился голос дежурного: «Застава, в ружье!» Иногда за ночь тревога звучала по нескольку раз. Издерганные бессонной ночью, матерились пограничники, злобно лаяли собаки, и при всем при этом вокруг царило какое-то деловое спокойствие, даже сосредоточенность.
