А мама почти и не спала.
— Ой, холодно, не могу согреться.
— Ох, что же делать! — причитала мама, но пошла и немножко затопила, совсем чуть-чуть, так что было едва заметно. Ведь у неё уже почти не было дров!
Тут проснулся папа.
— Но я же как раз затопила.
— Совсем не чувствуется. Надо как следует затопить!
— У меня всего-навсего двенадцать поленьев.
— Как-нибудь снова обойдётся. Ты только будь послушной! О послушных светлячках Господь Бог заботится.
И тогда мама взяла те двенадцать поленьев и все положила в огонь, но всё же почему-то боялась.
А папа радовался тому, что было очень тепло, и Малыш тоже, так свернулся под периной, что его даже видно не было. И они говорили, что уже не раз было плохо, но потом опять было хорошо, и так заснули, и всё спали, спали и спали.
И сладко им спалось.
Глава седьмая. Малыш ведёт себя всё хуже, но потом раскаивается
И пришла весна. Всё, всё расцвело, абсолютно всё — трава по пояс, роса как кристаллы граната — и пчёлы жужжали так громко, и сверчки стрекотали без устали, а внизу в кустах у ручья пел соловей. «О, время твоё, время любви!»[20] Крёстная и крёстный были с папой в комнате и о чём-то разговаривали. Голубка помогала маме на кухне. Малыш был на улице и поджидал Яночку. Он снова был полон сил и взлетал высоко в небо. Из-за того, что Яночка долго не приходила, он полетел к вереску ей навстречу. Но она уже была в пути и обрадовалась Малышу.
— Так ты, Малыш, опять полетишь. А слушаться будешь?
— О, буду!
— А почему тебе хочется слушаться?
— Ну, вы же все этого хотите, и ещё, чтобы со мной опять чего-нибудь не случилось.
— О, ты ведь слушаться-то не будешь, и с тобой опять что-нибудь произойдёт, может ещё и похуже.
Малыш схватил Яночку за руку:
— Я ведь буду слушаться!
— Да, когда тебя Господь Бог научит.
У мамы на столе уже стояли шоколад и поджаренные крендельки. Они сели, помолились и позавтракали, и им пора было лететь.
Малыш первым оказался на улице. Он взлетел вверх, сделал три круга — как будто ничего! — и опустился на землю рядом с Яночкой.
Все обступили его, и папа начал:
— Дорогой Малыш, вспомни год, когда ты впервые полетел. Мы все тебя уговаривали, чтобы ты хорошенько слушался, а что случилось, ты знаешь. Мы такого себе даже представить не могли.
У Малыша в глазах стояли слёзы, и он уставился в землю.
— Ну, оставьте его уже, полетели! — вмешался крёстный. — Он теперь будет осторожнее.
И они полетели, но только низёхонько и тихонько, чтобы мама с крёстной и Яночка с Голубкой могли поспевать. Ещё они и до ручья не долетели, а мама уже едва дух переводила.
— Подождите, я больше не могу.
И они подождали, а мама плакала:
— Лети же, Малыш, ведь на следующий год я тебя, быть может, провожать не буду. Сам Господь Бог тебя сопроводит!
Попрощались и женщины вернулись. Пока светлячков было видно, они всё время оборачивались — но вскоре те совсем пропали.
— Ах, только бы он слушался! — начала мама. — Боюсь, что не будет.
И ей хотелось услышать, что думает Яночка. Но Яночка кивала и ничего не говорила.
— Он-то будет, — считала крёстная, — ведь теперь у него есть голова на плечах и он добрый. Ничего с ним не случится.
— О, в первый же раз случилось, — отозвалась Яночка, — случится и во второй. Но я верю, что Господь Бог научит его слушаться.
Мама вздыхала и ничего не говорила. Она летела совсем медленно, а когда добралась домой, прошло немало времени, прежде чем она отдышалась.
А светлячки летели вдоль дубового леса, вниз в долину, через виноградники, а со всех сторон неслось:
— Бог в помощь! Бог в помощь!
Малыш летел впереди, папа и крёстный за ним. Они о чём-то договаривались:
— Я всё же боюсь его там оставлять, — говорил папа.
— И что, — возразил крёстный, — там, где грешил, пусть делает добрые дела! Всё время мы с ним быть не можем, а если он не хочет слушаться, нигде слушаться не будет. Я бы его там оставил.
И уже были в том самом саду с красивым домом.
— Послушай, Малыш, ты останешься здесь! Здесь ты согрешил, здесь и делай добрые дела! Мы должны лететь на наше место туда за город. С Богом!
И они полетели.
Малыш прямиком полетел на свою высокую грушу, уселся на самом верху и стал смотреть. Вон тот самый розовый куст, куда Малыш упал, когда его Павлик ударил шляпой. Там под ясенем они ужинали, а там дальше на лужайке они играли в жмурки. Сегодня здесь тихо как в могиле, нигде никого. Ни одного огонька в окнах — ставни закрыты — всё как будто вымерло.
Но везде полно светлячков. Только и мелькают, и слышно:
— Бог в помощь! Бог в помощь! Бог в помощь!
И Малыш тоже полетел и всё светил и светил, и ни на что не обращал внимания, и ничего не замечал, а только светил и светил всё время. И думал постоянно о маме и Яночке, и о том, почему бы ему не слушаться? О, он-то слушаться будет! И всё светил и светил, и вот закукарекали петухи, и звёзды начинали бледнеть, и всё бледнели и бледнели, а на востоке сильно раскраснелось.
И тут прилетели папа и крёстный:
— Малыш, летим, солнце уже встаёт!
И они полетели домой. У вереска стояла Яночка и ждала.
— Бог в помощь! Бог в помощь! Бог в помощь!
И она тоже:
— Бог в помощь!
И Малыш улыбался, потому что он слушался, и Яночка радовалась, и лишь тогда была рада и мама.
Так Малыш светил и слушался, всё время светил, ни на что не обращая внимания и ничего не замечая, а только светил.
Но в том самом красивом доме ставни уже не были закрыты, а высокая женщина с каштановыми локонами сидела в саду под ясенем и вязала чулок. Дети играли на лужайке, но их было только двое, та самая маленькая девочка и светловолосый Павлик. С ними был беленький ягнёнок с красной ленточкой на шее. Он щипал травку и скакал, а они скакали вместе с ним и радовались. На Малыша даже не оглянулись. Но та женщина под ясенем обернулась и Малыша увидела, а Малыш тоже их всех видел, но внимания на них не обращал и вообще их не замечал, а всё светил, светил и светил.
