— Дрязги? — повторил Грациллоний с иронией.
— Ну да. А что?
— Нет, ничего. — Центурион бросил взгляд за окно. Оранжевые блики подсказали ему, что настало время для вечерней молитвы владыке Митре. И потом, после всего услышанного, ему не помешал бы глоток свежего воздуха. — Прошу прощения, мне пора. — Он поднялся. — Нужно успеть кое-что доделать, пока окончательно не стемнело.
Монахи приняли его слова на веру, но Мартин бросил на центуриона взгляд, буквально пришпиливший того к скамье.
— Тебя зовут дела, сын мой? Или помыслы? — Грациллоний стиснул зубы.
— А есть разница? — негромко спросил он.
— Конечно, — ответил Мартин. Был ли взмах его руки благословением? — Ступай с миром.
II
Отряд вступил в Августу Треверорум по одной из двух мощеных дорог, сходившихся к воротам в крепостной стене. Эти громадные ворота были сложены из глыб песчаника, имели в ширину более сотни футов и почти столько же в высоту; венчали их две башни с узкими бойницами. За воротами виднелись не менее внушительные сооружения — базилика, императорский дворец, церковь; миновав ворота, солдаты увидели склон холма, из которого словно вырастал многоярусный амфитеатр.
Высокие многоцветные фасады, благородные портики, рынки, по которым бродили тысячи людей — гуляли, переговаривались, смеялись, ссорились, божились, умоляли, разбредались в стороны, чтобы мгновение спустя сойтись опять… Топот ног и копыт, скрип колес, лязг кузнечных молотов… К звукам примешивались запахи — дым, еда, пряности, духи, навоз, человеческий пот… Вот пронесли на носилках сенатора в тоге с пурпурной каймой и матрону в шелках — верно, куртизанку? Вот встал посреди улицы, глядя им вслед, деревенский увалень; вот прошла какая-то женщина с корзиной белья; вот ремесленник в кожаном фартуке, носильщик с ярмом на шее, стражник на лошади, рабы разодетые и рабы в обносках, двое щеголей в совершенно невообразимых нарядах, откровенно нарушавших закон, который гласил, что всякий должен одеваться соответственно своему положению от рождения…
Грациллоний бывал в Лондинии, но в сравнении с Треверорумом даже Ис казался крохотным — и таким милым сердцу! Центурион приказал солдатам построиться и повел их прямо сквозь толпу. Перед легионерами люди расступались, чтобы сомкнуться вновь за их спинами.
В казармах, где размещались гвардия Максима и гарнизон Треверорума, обнаружились свободные койки. Гвардию составляли старые легионеры, набранные из пограничных гарнизонов и из Британии. С Валентинианом на юг ушли в основном аксилларии — солдаты вспомогательных отрядов. Тем не менее римское военное присутствие в Галлии значительно сократилось. Пустые комнаты и площадки посреди бурлящего города внушили Грациллонию дурные предчувствия.
Отсюда вдоль течения Мозеллы не больше сотни миль до Рена, а к востоку от этой великой реки кишмя кишат варвары. Многие уже успели переправиться через реку…
Некоторые солдаты Грациллония повстречали в казармах своих знакомых. Предоставив им радоваться встрече (и тому, что сегодня они наконец-то будут ночевать не в палатках), центурион подозвал Админия:
— Следи в оба, — предостерег он. — Здесь искушения на каждом шагу: и продажные девки, и выпивка.
Админий ухмыльнулся.
— Не беспокойся, командир. Они у меня вот где, — он сжал кулак, — а чуток поразвлечься ребятам не повредит, — он дернул подбородком. — На месте центуриона я бы тоже отпустил поводья. Сам говоришь, соблазнов тут много.
— Обойдусь, — отрезал Грациллоний. — Не забудь регулярно мне докладывать.
В одиночестве он отправился в помещение, выделенное ему под постой. Да, соблазны… Грациллоний вдруг понял, что грезит наяву, представляет себе своих жен, таких желанных, таких прелестных в их наготе, куда более живых и реальных, чем все вокруг…
Комната была чистой и хорошо обставленной, хоть и в обветшавшем домике. Центурион переоделся. Нужно известить дворец о своем прибытии. Письмо он приготовил заранее — его пальцы привыкли сжимать меч, а не стило, — и к этому письму прилагалась рекомендация епископа Аратория. Епископское послание было на редкость велеречивым, зато вполне удовлетворительно объясняло причину задержки и никоим образом не могло повредить Грациллонию. Сбежать из церковной западни…
Когда покончит с Исом, если ему суждено покончить с этим городом…
Он оборвал мысль, поспешно вышел в коридор, разыскал управляющего и передал ему бумаги для доставки во дворец.
Пока он стоял, прикидывая, что делать дальше, с улицы вошел некий центурион. Новоприбывший, завидев Грациллония, замер, выпучил глаза, а потом бросился к нему.
— Друз! — радостно взревел Грациллоний. Публий Флавий Друз, центурион Шестого легиона, сражался бок о бок с Грациллонием у Адрианова вала.
Товарищи обнялись, принялись хлопать друг друга по спине, перемежая хлопки радостными восклицаниями.
— Я тоже остановился здесь, — сообщил Друз. — Жду своей очереди доложиться. С тех пор как мы завоевали императору его трон, моя центурия стоит в Бонне. Подкрепление для Пятого Минервы. Их почти ополовинило — не столько народу погибло, сколько ушло с Валентинианом. А германцы настолько обнаглели, что пришлось устроить карательную экспедицию. Меня прислали доложить о ее исходе — весьма удачном, смею заметить. Слушай, пошли побродим по городу, а?
— Не могу, — отказался Грациллоний. — Меня в любой миг могут вызвать во дворец, так что я должен быть здесь.
Друз расхохотался.
— Друг мой, ты сто раз успеешь уйти и вернуться! Сегодня я было решил, что меня наконец-то примут, но нет — у императора, видишь ли, вновь возникли неотложные дела. Если тебя примут в течение месяца, считай, повезло. А если гонец тебя не застанет, ничего страшного не случится. Все расписано на много дней вперед, сам понимаешь, государством управлять — это тебе не мечом махать. Так что гуляй, пока есть возможность. Я сейчас переоденусь и спущусь.
Грациллоний дождался приятеля и, едва они вышли на улицу, задал вопрос, уже давно вертевшийся у него на языке:
— Что стряслось? В Британии Максим вел себя иначе.
— Вина не то чтобы целиком его, — отозвался Друз. — Помнишь, он всегда норовил во все вникнуть сам. Он ничуть не изменился, только нынче ходит в пурпуре. До поры до времени ему все удавалось. Кровь Христова, как мы врубились в Грациановы ряды! Но быть императором — дело хлопотное. Не успеешь с одним разобраться, как уже другое поджимает, и третье, и четвертое…
— Зачем ему понадобился твой личный отчет о приграничной стычке? — полюбопытствовал Грациллоний.
— Гм… Не знаю. Сам себя спрашиваю.
— Понятно. Знаешь, Друз, я частенько вспоминаю тот день… Дождь и лужи крови…
Рука стиснула плечо.
— Я тоже, друг. Нам есть что вспомнить… Ладно, значит, так: официально мне никто ничего, естественно, не сообщает, но когда доносится запах, я уж как-нибудь отличу — роза это благоухает или кто-то пернул. После смерти Грациана — а его убили, можешь не сомневаться, хотя клялись на Евангелии сохранить жизнь… — Друз оглянулся. Они шли в толпе, и никто не обращал на них внимания. — Так вот, после смерти Грациана Максим обвинил во всем командира конницы, но наказывать его не стал. Когда начались переговоры, он позволил ютунгам войти в Рецию, чтобы надавить на Феодосия. Валентиниан — мальчишка, пляшет под материнскую дудку. Но вот тот франк, который при ней, — он подговорил гуннов и аланов напасть на аллеманов; те бежали к Ренусу, и Максиму пришлось выдвигать войска к границе. Потому-то мы до сих пор стоим в Бонне, а император жаждет знать обо всех замыслах варваров. Знаешь, они приобрели дурную привычку натравливать римлян друг на друга.
