Бэзил вел мяч по полю, а Брик Уэльс оказался свободен и дал сигнал, что готов перехватить мяч.
Бэзил покраснел, дал ему пас и промахнулся. Его окликнули по фамилии! Замена была так себе, но все же лучше, чем обидная кличка или насмешка. Брик Уэльс продолжил игру, даже не заметив, что только что совершил или же поспособствовал свершению чего-то такого, что в итоге уберегло другого мальчишку от зачисления в легион озлобленных, эгоистичных и несчастных неврастеников. Нам не дано знать, в какой редкий миг человек открыт всему миру и от легчайшего прикосновения может угаснуть навеки либо полностью исцелиться. Пройдет этот миг – и, быть может, нам уже больше никогда не удастся до него достучаться. И не исцелят его уже никогда наши самые целебные средства, и не ранят его уже никогда наши самые острые мечи.
Ли!!! Всего лишь пара звуков. Но, засыпая в тот вечер, Бэзил повторял их про себя вновь и вновь, размышляя о них, чувствуя радость от того, что теперь они с ним навсегда; и он уснул со счастливой улыбкой.
Он думает, что он – просто чудо!
В июне, после вступительных экзаменов в колледж, Бэзил Дьюк Ли и еще пятеро других ребят из школы Св. Риджиса сели в поезд, следовавший на запад страны. Двое сошли в Питтсбурге; один пересел на поезд до Сент-Луиса, двое вышли в Чикаго; дальше Бэзил поехал один. Впервые в жизни ему захотелось спокойствия, и теперь он мог вдыхать его полной грудью; ближе к концу учебы все стало гораздо лучше, но в целом прошедший школьный год выдался крайне неудачным.
На нем была одна из тех исключительно нелепых шляп фасона «дерби», который вошел в моду в двенадцатом году двадцатого века, и синий строгий костюм, казавшийся на нем слегка коротковатым от того, что Бэзил уже успел из него вырасти. Что касается внутреннего содержания, то Бэзил представлял собой, по очереди, то бесплотный дух, практически не связанный с личностью и перемещавшийся в тумане впечатлений и эмоций, то крайне агрессивного индивидуума, отчаянно пытающегося контролировать поток событий, являвшийся ступенями его собственной эволюции от ребенка к мужчине. Он верил в то, что любой цели можно достичь, если приложить старания – таков принцип нынешней американской системы воспитания, – и его фантастическое честолюбие постоянно заставляло его желать слишком уж многого. Ему хотелось стать знаменитым спортсменом, популярным, блестящим и счастливым. В последний проведенный в школе год он был наказан за собственную наглость – за пятнадцать лет дома его совсем избаловали, так что теперь он вел себя излишне замкнуто, что, вкупе с наблюдениями за окружающими, обычно приводит к зарождению мудрости. Было очевидно: прежде чем достичь определенных успехов в общении с внешним миром, он поймет, что жизнь – это вечная борьба.
В Чикаго он провел целый день, гуляя по улицам и избегая вездесущих представителей криминальной среды. Купил детективный роман, называвшийся «В глухую полночь», в пять вечера забрал саквояж из вокзальной камеры хранения и сел в поезд линии Чикаго – Милуоки – Сент-Пол. И тут же столкнулся в вагоне со своей ровесницей, тоже ехавшей из школы домой.
Маргарет Торренс было четырнадцать; она была серьезной девушкой, которую все по привычке считали красавицей – в детстве она действительно была очень симпатичной. Полтора года назад после безмолвной борьбы Бэзилу удалось-таки поцеловать ее в лоб. Они были чрезвычайно рады видеть друг друга; каждый из них на некоторое время стал для другого воплощением давно не виданного голубого неба над родным домом и грядущих летних вечеров.
В тот вечер он ужинал с Маргарет и ее мамой в вагонересторане. Маргарет заметила, что перед ней уже совсем не тот сверхуверенный в себе мальчик, каким он был год назад; Бэзил уже не был столь безудержно оживлен, а задумчивость на лице, появившаяся у него после недавно сделанного открытия, что не только у него, но и у других имеются и желания, и возможности – и даже большие, чем у него, – понравилась Маргарет. В этой задумчивости она заметила очаровательную печаль. Он все еще излучал умиротворение после боя, который ему пришлось выдержать. Маргарет он всегда нравился – она была девушкой серьезной и совестливой, такие иногда его любили, но сам он был не способен ответить на их чувства, – и теперь она с нетерпением ждала момента, когда сможет всем рассказать, каким же он стал привлекательным!
За окном во мраке пролетали фермерские поля; поезд вез их на запад. После ужина они вернулись в смотровой вагон и уселись на пустынной задней площадке. Они болтали об общих знакомых, о том, куда они ездили на пасхальные каникулы, о пьесах, которые шли в Нью-Йорке.
– Бэзил, а мы покупаем автомобиль! – сказала она. – И я буду учиться водить!
– Здорово! – Он задумался: разрешит ли ему дед этим летом хоть иногда брать покататься их семейный электромобиль?
Свет из вагона упал на ее юное лицо, и он, понукаемый приливом счастья от того, что с каждой минутой он все ближе и ближе к дому, с чувством произнес:
– А знаешь… Знаешь, ведь ты – самая красивая девушка в городе!
В тот момент, когда эта фраза слилась с волнующей ночью, попав Маргарет прямо в сердце, откуда-то появилась миссис Торренс и увела дочь в купе ложиться спать.
Бэзил некоторое время посидел в одиночестве на обзорной площадке вагона, едва заметив, что Маргарет уже ушла, чувствуя полное спокойствие и удовлетворение от того, что теперь до самого утра все так и останется в беспорядке и хаосе.
II
Из всех возрастов именно пятнадцать лет – тот самый возраст, который очень сложно поймать; сложно вот так вот щелкнуть пальцами и сказать: «Вот таким я был в пятнадцать!» Меланхолик Жак даже не упоминает о нем, и все, что нам о нем известно, – это то, что где-то между тринадцатью, зенитом мальчишеского возраста, и семнадцатью, когда человек представляет собой нечто вроде пародии на юношу, существует такой период времени, когда молодой человек ежечасно перемещается между двумя мирами, его непрестанно бросает туда-сюда: то его влекут небывалые эксперименты, то – тщетные попытки вернуться в те дни, когда ни за что не нужно было платить. К счастью, сверстники не больше нашего помнят о том, как мы вели себя в пятнадцать; тем не менее вот-вот поднимется занавес, и мы увидим, как безрассудно повел себя Бэзил в то лето.
Все началось с того, что Маргарет Торренс, поддавшись тяге к идеализации, свойственной большинству рассудительных девушек, стала всем упоенно рассказывать, что Бэзил – это просто чудо! Привыкнув за прошедший в школе год верить всему, что говорят, и не найдя в тот момент больше ничего, во что бы можно было поверить, подруги восприняли эту информацию как непреложный факт. Бэзил внезапно превратился в легенду. Девушки на улице встречали его взрывами хихиканья, но он ни о чем не догадывался.
Однажды вечером, спустя неделю после приезда домой, он вместе с Рипли Бакнером после ужина пошел на традиционные посиделки на веранду к Имогене Биссел. Как только они показались на аллее, Маргарет и еще две девушки внезапно прильнули друг к другу, судорожно зашептались и стали носиться друг за другом по двору, издавая какие-то неразборчивые восклицания. Что это было, никто так и не понял, но кончилось все лишь с прибытием в лимузине Глэдис Ван-Шеллингер, которую с нежностью и помпой сопровождала горничная матери.
