– Lacrimosa dies illa,Qua resurget ex favillaJudicandus homo reus.Huic ergo parce, Deus,Pie Jesu Domine,Dona eis requiem. Amen.
От этой торжественной латыни комфортабельная кафушка, наполненная ненавязчивой музычкой, точно погружается в сырость и мрак. И кажется, что на желтовато-бежевых стенах проступает могильная плесень. Я так потрясен, что даже не спрашиваю у Пироженки, как звучат эти стихи по-русски.
А она косится на меня лукаво и довольно и, отставив мизинчик – точь в точь кустодиевская купчиха, – принимается за вторую половинку пироженки. Потом снова облизывает губки и подносит к ротику бумажную салфетку со следами помады.
Словно школьница, которая отбарабанила стишок, получила пятерочку и заслужила сладкое.
Автор
24 марта 2010 года.
Вечер. Ухоженная квартирка Пироженки так и сияет – то ли от теплого красновато-желтого света люстры, то ли от почти идеальной чистоты.
Алеша расслабленно покачивается в кресле-качалке.
Пироженка в шелковом пурпурном халатике, под которым угадывается роскошное тело, подбегает к нему, шлепая полными белыми босыми ногами. Обнимает, смеется, тычется губами в его щеку и висок.
– Хорошо тебе со мной, Алешенька?
– Спрашиваешь! – в его расслабленном голосе легкая ирония, как будто он посмеивается и над подругой, и над собой.
– А ведь ты изменяешь своей драгоценной Катьке. Только что со мной – взял и изменил.
– У меня с ней платонические отношения.
– Ой, не смеши мои тапочки! Ты же спишь с Катькой, Алешенька!
– Ошибочка ваша. Не сплю.
– Врешь, Алешенька! Ох, как же ты врешь!
– Увы, переубедить тебя не могу. А доказательств у меня нет.
– Ты любишь ее? Только отвечай честно, не увиливая… Любишь?
– Я устал повторять, Пироженка. Люблю… Что делать?.. Только не надо меня душить!.. Пусти!
Он с трудом отдирает ее руки от своего горла и рывком встает с кресла, которое еще продолжает качаться.
Пироженка опускается на колени; халатик свисает поникшим знаменем.
– Алешенька, миленький мой! Я предана тебе, как собачонка. Ты после школы поступил на журфак – я следом, чтобы только рядом быть, а из меня журналист – как из дерьма свистулька. Я всю свою жизнь сломала ради тебя. А ты – чуть Катька позовет, сразу хвостик кверху и галопом к ней. А я? Я?!.. Женись на мне, Алешенька! Да, я толстая, да, некрасивая, но формы у меня соблазнительные. Уж это я знаю наверняка!
Пироженка распахивает халатик, обнажая перед Алешей свою пышную плоть.
– Есть на что поглядеть, милый, а? Я ведь замечаю, как мужики на меня смотрят. И вообще, к некрасивым привыкают, Алешенька.
– Ты вполне симпатичная.
– А вот теперь точно соврал. Я не дура, Алешенька, я все-все понимаю. Ничтожеству вроде меня не стоит рыпаться, верно? Просто нужно найти себе такую же серятину. Серого-серого мужичка, который не хватает с неба звезд. Он будет надежный, как золотой рубль, хозяйственный, рукастый. Запросто починит кран, наклеит обои. Будем ездить за покупками на его подержанной тачке. Проживем дружно и умрем в один день… Почему я влюбилась в тебя, знала же, что никогда не будем вместе!.. Але… шень… ка, женись на мне!!! Я на все готова! Хочешь, похудею? Правда-правда! Сяду на самую страшную диету, стану стройненькой, воздушной, как пятнадцатилетняя девочка!
– Не надо, Пироженка, – страдальчески кривясь, просит Алеша. – Прошу тебя…
– Але… шень… ка!.. – исступленно кричит Пироженка.
Ее опухшее лицо изуродовано рыданиями, тело бьет крупная дрожь, по щекам обильно, неостановимо текут слезы.
