– У вас много книг, – сказал, вдвигаясь в комнату, доисторический С.
– Кто вы такой?
– Меня зовут Синг. Я друг Бранко, ему стало плохо в кафе, он прислал меня к вам.
С этими словами он протянул ей книгу. «Казаки» на французском языке. (Пропуск к русской хозяйке дома, что ли?)
– Я тоже с Мартиники, – продолжал Синг, не переставая озираться. – Бранко мой друг. Ты ведь не работаешь по воскресеньям? В воскресенье надо ходить в кино, веселиться.
– Нет, нет, я работаю по воскресеньям! Мне надо… еще поработать. Иди в кафе, я приду через двадцать минут.
– Я лучше здесь обожду, внизу холодно. – Он уселся на диван и дотронулся до нее.
– Не надо, – поежилась она. – Иди в кафе, в кафе нехолодно. Я приду через двадцать минут, и мы пойдем с тобой в кино.
– Тогда я оставлю здесь это. – Синг попытался закинуть за нее на диван книгу.
– Нет, нет, не надо, я приду в кафе через двадцать минут, – торопилась она, тесня его к двери.
– Я потом поднимусь к тебе, внизу холодно.
– Да, да, через двадцать минут. Чао!
Но через пять минут она уже летела, мчалась в такси куда-то, ее бил озноб от чужого. Чужое черной бабочкой бьется об ее двери и окна. Чужое – камень, поющий под ногами на дороге. Чужое – цветок, выросший у тебя на глазах в один миг.
Бранко позвонил вскоре.
– Как дела?
– Что случилось? Тебе было плохо в кафе? Кто такой Синг?
– Синг мой друг. Раз так, он и твой друг. Как тебе понравился мой друг Синг?
– Мне не понравился твой друг Синг!
– Мой друг Синг плохо себя вел?
– Нет… Но почему ты не звонишь, когда обещаешь, и присылаешь ко мне гостей без спроса?
И тут он сказал:
– Что ж. Я не комильфо. – Эта фраза в его устах ее потрясла.
Потом она долго просто лежала, вжимаясь в диван все глубже, и однажды вечером вошел Синг без стука. Приблизился к ней и взял, и было смертно-сладко, будто пошла горлом кровь. И она приказала Сингу исчезнуть, и он повиновался.
(Мы из разных миров, но и здесь мы чужие.)
Конечно, наутро позвонил Бранко.
– Тебе хорошо было вчера? Мы пойдем с тобой в кино?
– Да, мы пойдем с тобой в кино!
– Мы никогда не пойдем с тобой в кино. Я уезжаю в Англию, буду там работать в бассейне, я ведь люблю только воду. Но к тебе придет мой друг Синг. Он передаст тебе на память от меня одну вещь. Мы ведь друзья?
– Таня сказала, что у твоего Синга жена и ребенок.
– Неправда, – закричал он. – Таня все перепутала!
Потом долго не звонил никто.
А она все летела, вместе с диваном, со своим домом, вниз, вниз, все вниз, стекая с блюдца на блюдце, с круга на круг:
НО ЕСТЬ ЖЕ ДНО?!
Весной зазвонил телефон.
– Это я, Бранко. Я в Париже.
– Не в Англии?
– Нет, я в Париже. Я в дерьме.
– Что случилось?
– Мне негде ночевать.
– А где твой HLM? Где сестра?
– Я хочу тебе кое-что сказать, – сказал Бранко. – Я не Бранко. Я с бородой, а безбородый был не Бранко. Это я Бранко.
– Бранко, – вскричала она, – тебя же зовут Синг, Синг тебя зовут, и ты любишь только воду!
– Не надо смеяться, – сказал он. – То было дерьмо. Мы шутили над тобой; они над тобой дерьмово шутили.
– А я пишу об этом рассказ.
– Нехорошо, – сказал он.
– Чао, целую тебя! – Она повесила трубку.
(Все падает, все летит, все никак не может ссыпаться, скатиться, вниз,
вниз,
вниз…)
НО ЕСТЬ ЖЕ ДНО?
У молчащего моря
Идиот
В газетной треуголке
Свистит и поет
Как птица.
Ой, да не будите!
(Цыганский реквием)
Посвящается Слободану Ивановичу[17]
Певец Ярко заказал другу – художнику Духовному свой портрет. На портрете бархатный ус, гитара, на плечах шаль в пунцовых розах. Серьга бриллиантовая в ухе…
Красуется картина на видном месте – в баре «Штар», что на Больших бульварах близ Монмартра. На стене напротив в рамке золотой диск-пластинка, которую напел Ярко – певец полночный. По ночам в баре пел и играл – перед глазами пунцово-черное летало.
Словно пунцовая шаль с черными розами.
Словно огонь над угольями в ночном чистом поле.
Напевшись, садился играть в карты. Как-то утром, когда очень уж везло, выглянул из дверей – дух перевести. Поглядел вдоль недлинной светлой улицы, глотнул воздуха, улыбнулся – да и упал. Так и лежал у порога, улыбаясь.
Помертвели все!
На похороны весь древний народ слетелся, все непуганое певчее племя. Сошлись петь и плакать.
Ох, как плакали! Ох, как пели:
Ой, да не будите!
В полусолнечный апрельский день сошлись у церкви – разодеты хоть бы и на свадьбу. У женщин ленты и монисты. У мужчин шелковые шали.
Возле церкви катафалк, как кибитка, – венки из роз до самой крыши. Вынесли гроб из церкви, покатили к могиле черные «Кадиллаки» – в каждом по человеку. Не просто человека – короля хоронят! Едут – бьет в глаза первая пыль – от пыли глаза слезятся.
Дождь пошел – поют под дождем птицы. За гробом идут музыканты – протягивают гитары небу – валится в гитары весенний дождь. Кричат голоса, кричат гитары – падает песня в раскрытую могилу. Песней молятся, кричат небу – песня летит в небо – словно одна душа тут на всех:
Ой, да не будите!
Отпускают гитары в таборный рай музыканта:
– Не робей! Ходи веселей! В путь, братишка!
Вот и попрощались – по горсти светлого песка кинули на гроб, да и пошли прочь от смерти.
