Куда ни кинь, всюду клин. Обложили, а если еще нет, то в самом ближайшем будущем обложат так, что не выберешься.
Нашарив в кармане пачку “Десанта”, Суворин вытряхнул из нее смятую сигарету и закурил. Встал с кровати, подошел к окну и начал смотреть, как заполняются улицы просыпающегося города людьми, спешащими, словно мурашки, по своим одним им известным делам, и машинами, постепенно сливающимися в урчащий железный поток.
Постояв так некоторое время, он подошел к столику, на котором, кроме ночника, стоял еще и телефон, и заказал себе завтрак из крепкого кофе и шести бутербродов с ветчиной. Заказанного пришлось ожидать целых полчаса — за это время Панкрат успел проделать обычный разминочный ряд из восьми тао и двух формальных комплексов борьбы — так называемого славянского рукопашного боя. Затем он с горем пополам проветрил номер, который уже начал пропитываться едким сигаретным дымом.
Завтрак принесла горничная из числа так называемой старой гвардии — та еще бабуся. Видно, девчонки помоложе перебрались в более прибыльные заведения, где и валюты подзаработать можно при случае, и собственной красивой мордашкой поторговать в комплекте с остальными частями тела, разумеется.
Эта же горничная годилась Панкрату даже не в матери — в бабушки. Хотя лет тридцать-сорок назад и она, быть может…
Поставив поднос с кофе и бутербродами прямо на столик, бабуся прошамкала что-то типа “приятного аппетита” и ретировалась. Только теперь Панкрат почувствовал, что очень проголодался. Набросившись на еду, он в мгновение ока умял бутерброды, после чего почувствовал прилив свежих сил и энергии.
Включив телевизор, он бездумно уставился на экран, лежа на кровати с чашкой кофе в руке. Передавали утренний информационный выпуск программы “Вести”, и без Чечни, конечно же, здесь обойтись не могло. Чем еще пощекотать нервишки сытого телезрителя, уже успевшего позабыть о взрывах в Москве и Санкт-Петербурге?
Он вполуха слушал военного корреспондента, молодого парня с нервной улыбкой, уверенным голосом вещавшего о том, что федеральные войска успешно отбили ночную атаку боевиков, пытавшихся пробиться в Гудермес, где со времен последней зачистки минуло уже едва ли не полгода.
За этим сообщением последовал репортаж из военного госпиталя, находившегося в самом городе. Камера перемещалась с одной койки на другую, показывая улыбающиеся — иногда через силу — лица раненых и милые улыбки сестричек с темными кругами вокруг глаз, что не сомкнулись всю ночь.
И тут Панкрат вздрогнул от неожиданности, расплескав обжигающий кофе себе на джинсы. Боли, однако, не почувствовал — его взгляд был прикован к женскому лицу на экране., Ира. Ирочка. Ируся… Он звал ее по-разному, но всегда нежно. Выдумывал всякие ласковые слова, теряя голову от ее улыбки. Она была старшей медсестрой в полевом госпитале и его любимой женщиной.
На войне чувства особенно ценятся. И они тоже берегли свое как зеницу ока, и обещали друг другу, что обязательно встретятся после того, как в Чечне все утихнет.
Не получилось.
Что-то говорил журналист, задавал какие-то вопросы. Что-то отвечала она, Ирина Соболева, по-прежнему старшая медсестра. Панкрат же не слышал ни его, ни ее — он смотрел на лицо женщины, такой дорогой для него, и не обращал никакого внимания ни на новые морщинки, собравшиеся у лучистых карих глаз, ни на усталый вид, ни на белую черточку шрама, едва прикрытую непокорной каштановой прядью, которая выбилась из-под светлой шапочки.
Из бегущей строки он узнал точный адрес госпиталя и после того, как закончился сам репортаж, сидел неподвижно, повторяя про себя снова и снова улицу и номер дома. Так, чтобы никогда уже не забыть. Ручки при себе не оказалось, поэтому пришлось доверить адрес памяти, и тут Панкрат, которого в спецшколе ФСБ учили запоминать довольно солидные объемы текста при первом чтении, впервые испугался, что забудет вдруг или перепутает что-либо в координатах госпиталя.
Через минуту сизый дымок потянулся к открытой форточке, а Суворин погрузился в воспоминания, откинувшись на подушку и глядя в потрескавшийся потолок.
Он встретил Иру, когда валялся с простреленным плечом в полевом госпитале своей части, штурмовавшей небольшое, но хорошо укрепленное село с типично чеченским языколомным названием. Каким, он уже точно не помнил.
Ранение было в принципе пустяковым — пуля пробила мягкие ткани, не нанеся никаких серьезных повреждений, но ране требовался покой для скорейшего заживления, и Панкрату приходилось маяться от вынужденного безделья вместе с тяжелоранеными и искалеченными солдатами.
Она пришла делать ему укол — банальное начало фронтового романа. Вошла в дом, где располагалась палата для легко раненых бойцов. И Панкрат сразу понял, что эта миловидная сестра пришла именно к нему… Они просто посмотрели друг на друга — и между ними тут же словно проскочила искра. Любовь с первого взгляда — так называют это поэты.
Да, это была любовь. Тот месяц, который Панкрат провел в госпитале, показался ему отпуском в рай.
Но всякий отпуск заканчивается, и тот не был исключением. Панкрат вернулся на передовую и попал в отряд “охотников за головами”, а она осталась в госпитале. Пообещав друг другу встретиться после окончания войны, они так и не смогли сдержать этого обещания. Обстоятельства сложились так, что встрече их не суждено было состояться.
Панкрат был тяжело ранен во время ликвидации одного из полевых командиров и уже совсем было распрощался с жизнью, когда на него набрели местные жители, отнюдь не сочувствовавшие ваххабитам. Они и вылечили Суворина, на что потребовалось два с половиной месяца — все это время он никак не мог дать о себе знать, поскольку селение, в котором его прятали и выхаживали, находилось в горах, глубоко в тылу боевиков. Эта территория была отбита и зачищена, когда он уже совсем было собрался пробираться к своим в одиночку; его обнаружили бойцы из десантной бригады, взявшие село штурмом, и едва не расстреляли, посчитав наемником, сражавшимся на стороне боевиков.
Он оказался тогда в двусмысленной ситуации: спецподразделение, в составе которого он находился, официально не существовало, а к тому времени уже не существовало вообще — Панкрат был единственным, кто выжил во время провалившейся операции по ликвидации Етуева, и только он знал, что сама эта операция была ни чем иным, как заведомой подставой. Часть, к которой он оставался приписан “на бумаге”, никогда не вела боевых действий в районе, где его нашли десантники, и ему пришлось выдумывать историю о похищении, последующем побеге и прочем. Майор, командовавший бригадой, сделал вид, что поверил Суворину, однако тут же послал запрос в ту часть, где он служил раньше; оттуда же сообщили, что Панкрат Суворин пал смертью храбрых и награжден посмертно; тела, однако же, не нашли.
Как только Панкрату стало об этом известно, он понял, что вышестоящее начальство просто заметает следы, делая вид, что группы “охотников за головами” никогда не существовало. Сама собой напрашивалась мысль о том, что человек в штатском, присутствовавший при вербовке Панкрата в отряд (или руководивший ею) теперь будет стараться выяснить, что тому известно о гибели группы, и, вполне вероятно, отдаст приказ о его ликвидации.
