После возвращения он всякий раз усаживал меня на колени и рассказывал истории об афганских деревнях с бесконечными улочками, вдоль которых стояли землянки с деревянными дверями, осторожно открывавшимися при виде чужака. Рассказывал о смуглых мужчинах с бородами и в тюрбанах, о женщинах в парандже, которые появлялись и тут же исчезали… Обычно отец был сдержан и не любил много болтать, но ему нравилось делиться с нами своими открытиями. В наших краях никто далеко не уезжал, поэтому благодаря ему жители деревни, собиравшиеся его послушать, будто путешествовали сами. Когда отец заговаривал о Кабуле, такой далекой столице, женщины подсаживались ближе, как маленькие девочки с горящими от интереса глазами. Они трепетали при одном упоминании о новых зданиях с электричеством, о современных магистралях или о том, как новый прекрасный квартал вырастал из-под земли буквально на глазах.
Мама в поте лица трудилась на полях, где выращивали сахарный тростник. Я восхищалась ее красотой. Когда она была рядом, я касалась ее, обнимала лицо ладонями. Мама всегда была очень храброй, она никогда не отдыхала, разве только по ночам. Мы любили спать в обнимку. Я не ходила в школу, мои братья и сестры тоже. Как-то раз отец сказал нам:
— Вы будете крестьянами, как и мы. Для этого вам не нужно образование.
Так что за нами присматривала бабушка, все ее лицо было в морщинах, спина всегда болела. Амии была уже довольно старой, но не знала, сколько ей лет — так же, как мама и папа, которые только приблизительно догадывались об этом. В таких отдаленных деревнях, как наша, возраст не имеет значения. Возраст — это жизнь, погода, время, которое проходит…
Мы были счастливы вместе, я, оба моих брата и обе сестры никогда ни в чем не нуждались. Мы всегда наедались досыта; каждый день на столе были лепешки и рис, а как минимум дважды в неделю — и курица. Еще у нас были две козы и овца. Бабушка любила и опекала нас, а мама с папой держали в строгости. Они ругали нас, когда мы слишком громко смеялись или кидались камнями во дворе. Тогда папа краснел от злости, хватал кого-нибудь из нас и бил палкой по ногам. До сих пор помню, было очень больно. Мы очень боялись отца с палкой в руках. Мама всегда держала рядом с кроватью толстый прут, и даже когда он просто лежал, я старалась не смотреть на него. Родители были строгими, но любили нас и следили, чтобы мы всегда были хорошо одеты и люди не говорили, что мы из бедной семьи. Бабушка никогда не упускала случая приласкать меня. Она часто усаживала меня на колени, гладила по ногам и напевала песенку, которую я до сих пор иногда пою про себя, чтобы согреться в этих промозглых застенках.
Хорошо помню тот день, когда я узнала о смерти Амии.
Это было во время муссона, в день сбора урожая, когда мама тяжело трудилась в поле.
Я играла со старыми куколками из тряпочек, которых бабушка сделала для меня и младшей сестры, Наджимы, когда мама вернулась домой и сказала сухо:
— Азия, тебе сегодня исполнилось шестнадцать, а бабушка умерла.
Я уже не была ребенком, но расстроилась как маленькая девочка. Это была моя первая скорбь в жизни, я была безутешна.
Я подумала о своих детях, которые, наверное, тоже были в отчаянии. Я еще не умерла, но была недалека от этого. Вот уже десять дней прошло с тех пор, как судья вынес приговор, и я знаю, что в любое мгновение могу оказаться на виселице.
Добрая Зенобия зашла проведать меня.
— Азия, к тебе гости! — сказала она, широко улыбаясь.
Я подскочила на кровати, безумно обрадовавшись, что смогу ненадолго найти утешение в объятиях мужа.
Войдя в комнату рядом с кабинетом начальника тюрьмы, я не поверила своим глазам. Мои дочки, Ишам и Сидра, тоже были там. Ашик был очень рад, что смог устроить мне такой сюрприз.
— Любимые мои, вы тоже тут! Неужели это возможно? Как вы попали сюда? Я так рада вас видеть!
Ашик торжествовал:
— Это было нелегко, но я постарался убедить Таира, что девочки должны с тобой увидеться. И вот, получилось.
Я не хотела омрачать эту радостную минуту, но про себя подумала, что эта милость, наверно, говорит о том, что мне осталось уже недолго.
— Как вы, доченьки мои?
Младшенькая Ишам, девяти лет, сказала со слезами на глазах:
— Мы скучаем по тебе, мамочка, и хотим, чтобы ты вернулась домой. Без тебя все не так.
У меня перехватило горло, но я не хотела расплакаться.
— А как у тебя дела, Сидра? И как там наша Иша, не делает глупостей?
— Знаешь, мама, я больше не могу ходить в школу, потому что мне приходится сидеть с ней. Это трудновато: она все время зовет тебя, и я не знаю, что ей сказать. Она не понимает, когда я объясняю ей, что ты в тюрьме.
— Моя милая, я понимаю, как тебе трудно заботиться о старшей сестре, которая требует внимания как маленькая девочка, но держись и не теряй надежды.
Я старалась сдержать слезы, но они все же потекли по щекам. Ашик не плакал, но я видела, что ему тоже было грустно.
Мы плакали втроем. Муж хлопнул в ладоши, будто желая сменить тему, взял себя в руки и сказал:
— Азия, у меня для тебя две новости, хорошая и плохая. Начну с плохой; все равно ты все еще плачешь. Помнишь, что сказал министр, Шабаз Батти, насчет просьбы, с которой он собирался обратиться к президенту Пакистана?
— Да, это называется «президентское помилование».
— Так вот, к сожалению, он не может ничего сделать. Таир объяснил мне, что закон запрещает ему принимать решение. Поэтому нам придется ждать пересмотра дела в Лахоре: президент должен дождаться приговора Верховного суда, прежде чем сможет принять решение о помиловании. Представляешь, даже президент не может освободить тебя, это невероятно!
Я расстроилась, но постаралась не задерживаться на мысли о потерянной надежде.
— Теперь рассказывай хорошую новость.
— Уверена, что хочешь ее услышать? — поддразнил меня Ашик.
— Конечно! Расскажи скорее, пожалуйста!
Дочки завороженно смотрели на него. Муж сделал глубокий вдох и выпалил:
— Папа Бенедикт XVI говорил о тебе на площади Святого Петра в Риме, в Италии.
Я подпрыгнула от радости и вскрикнула:
— Не может быть!
Охранник жестом велел мне успокоиться. Я села смирно, чтобы моих гостей не выгнали раньше времени, и тихо произнесла:
— Рассказывай! Как это произошло? Не могу поверить, что Папа говорил обо мне!
— Я не очень знаю, почему… наверное, Шабаз Батти говорил с ним о тебе. Или потому что я много раз отвечал на вопросы иностранных журналистов после того, как тебе вынесли приговор. И потом, знаешь, ты первая и единственная женщина в Пакистане, которую приговорили к смертной казни в этом веке, вот почему все интересуются тобой.
— А ты не знаешь, что он точно сказал?
