Книга Капитан Ориона - Валерий Рыжков

«Эх, пустая кастрюля да сковорода. Жизнь такая, что и не расслабиться», – говорил всегда своему соседу. Сколько жили в одном доме, а по душам так и не поговорили. Только вот оказия, что он возьми, да на прошлой неделе и умри.

Пришла вдова, отошедшего в мир иной соседа, просит, написать от ее имени самому Губернатору, будто она неграмотная, а сама работала бухгалтером, пенсию высчитывала нам на прокорм. Теперь пиши за нее, что ее Палыч, такой сякой, болел, хворал, и заслужил о себе память. Зачем? Вот имеется выписка из морга, заверенная патологоанатомом, где он указал о скрытых при жизни его болезнях. О болезнях всю жизнь скрывал, хотел молодцом выглядеть. И выглядел, никто и подумать не мог, что он хворобой. Жизнь, какая была, и вспоминать не хочется.

Губернатор, и так ежедневную сводку получает, сколько померло, сколько народилось. Он и так знает. Губернатор все знает, обо всем ведает. Он соболезнование выражает, если только лицо было чем – то примечательное. Вот сколько лет с Павловичем в одном многоквартирном доме с ним прожили, а по душам, так и не поговорили.

Да и я с ним не очень много болтала, молчун, он был такой, а то и в день выборов депутатов, возьмет шкалик водки, и целый день проспит, так и не проголосует.

И, что я напишу, что был такой сякой, и на выборы даже не ходил, еще к ответственности тебя привлекут, как несознательную гражданку большой страны.

За что? Да я дальше этого косогора двадцать лет не выходила.

А сейчас тебе, зачем, геройствовать своим Павловичем.

Не говори, мой Павлович, вот какой герой был, и она руками нарисовала в воздухе квадрат.

Это уже памятник! Хотя, и из воздуха, но памятник. Это уже серьезно. Неси бумагу, и карандаш, что-нибудь напишем.

Ушла и не вернулась, либо авторучки не оказалось, либо бумагу пожалела.

Есть рассуждающие философы. Я говорю, или молчу, но думаю о тебе, значит, ты существуешь. Это философия факта. Это позитивно. Это приближается к философии любви. Я думаю о тебе, ты существуешь, перестал думать о тебе, ты не существуешь. Ты есть, и в тоже время, для меня – тебя нет. Только я в этом мире песчинка, и о том, что я думаю, многим тоже дела нет. А это другая философия. Мир разобщился только потому, что каждый живет своей философией.

В лесу стоят березы, утопая в белом снегу, две ели на примороженном снежном пригорке, а по обочинам дороги лежит фиолетовый снег. Стелется змейкой тяжелый туман между сосен. Из нор вылезают подмороженные грызуны. Подснежники в восемь лепестков в мелкой зелени листочков в подтаявших оврагах. Бабочка лимонница желтым листком парит над полянкой. Льдины на заливе разламываются до россыпи льдинок и отгоняются ветром от берега. Клином с юга возвращаются перелетные птицы. Приближается весна, как всегда, с опозданием.

8. Его хата с краю, и я ничего не знаю.

От кольцевой автомагистрали убегают направо и налево в ямах проселочные дороги к дачно-садоводческим кооперативам. За полосой сосен открываются картины художественного ремесла последнего десятилетия двадцатого века, традиции которых продолжаются в двадцать первом веке. Картины холстов художников передвижников Шишкина, Репина оживают воочию. Взрослые, как большие дети строят сараи, бани, дачи, фазенды, хижины, дворцы в зависимости от фантазии и возможностей. Это надо видеть. Туризм пока в этом направлении не развивается, а жаль, поучительно и занимательно.

Сейчас бытует неправильно привитое слово дача, название которых колеблется от просмотров зарубежных сериалов, то дача превращается в хижину дяди Тома Петровича, потом в фазенду дона Карла Николаевича, потом в коттедж графа Ивана Непомнящего. И как не обидно, у одного действительно строение превратилось в хижину, у другого – в коттедж, или в шале, а начинали реэволюцию все вместе с шести соток земли. Кто-то строился на пригорке, а кто-то и на болотце.

Серьезного отношения к строительству дач поначалу не было ни у кого, как и становление бизнеса в период перестройки всей страны. Дают ваучеры, берут, потом передают, перепродают в акции, опять берутся с энтузиазмом за акции, и надеются на финансовое чудо, что бумажки превратятся в рубли. Что-нибудь, да и выгорит. И в действительности, а скорее в переносном смысле слова, чаще выгорало, а конкретно сгорало до последнего рубля, и оставался пустой кошелек с пеплом внутри.

Вспоминается рубка леса на садовом участке, как лесоповал по статье кодекса, раскорчевка, как поднятие целины по комсомольской путевке, закладка фундамента, установка бытовок, сараев, как строительство второй транссибирской магистрали. У многих вся история жизни промелькнула в панораме великих перемен шести соток огородного поля.

История хаток продолжается. Поставили сруб сезонные строители, халтурщики, которые обещали положить бревна в шестнадцать венцов, а положили в пятнадцать. Соседи похлопывают по бревнам дома. Рассуждают. Лес хороший. Четыре ствола украли. Не считал? Зря. Чего не подсказали? Так сожгут. Что с них взять? Шабашники. Одним словом гастарбайтеры. Гости наживы. Приходил один вчера, назвался бригадиром, в прошлом году, мох подносил, а теперь, слыхал, кличет себя бригадиром-строителем. Сруб поставил. Это полдела, впереди еще дело – отделка дома.

Проходит второй год. Те же соседи. Фундамент подведен под дом. Опять не так. Водить будет, дом на болоте стоит. Строители, себя громко рекомендуют, Миша, а на деле Ахмет или Булат. Объясняют, руками разводят. Что много строили в разных городах, кругом много строили. Были пскопские до вас, тоже много строили, да не достроили, след простыл. Сруб сгнил, а хозяева на этой почве развелись, трагедия. По первому холодку все исчезли. Сосед не одолжишь пилу? Самому нужен инструмент, баню строю. Сын, говорит, папа баню построишь, приеду специально из Нью-Йорка.

Идет третий сезон. Опять стучат топоры, молотки. Тут вот, надо вот, этак. Хорошо, посмотри на меня. Теперь на дом. Лет пятьдесят простоит? Простоит и сто. На наш век хватит? Хватит. Это теперь не строят дома, а только конструируют здания из бетона, арматуры и стекла. Так никогда не строили в старину, знали, что дом это, прежде всего, тепло дерева.

Прошло десять лет. Понастроено у кого ввысь до третьего этажа, у кого вширь до границы межи, у кого поросло вишневым кустарником. Сосед гвозди не одолжишь? Самому нужны гвозди, тут каждый на учете, вот парилку, панелью отделываю. Сын обещался скоро приехать, попариться. Там в Америке не знают, даже, что такое березовый веник.

В теплый июльский день наливаются ягодами клубника, смородина, наливаются плодами сливы, вишни, яблони. Трава пошла в покос. Не стучат топоры, а визжат бензокосилки, стелется трава. В полдень зной. На вечер дачный шашлычный ужин. Соседи реже перекрикиваются через забор. Нет ни уток, ни гусей. Квартирные кошки греются на солнце с хозяевами на траве.

Прошло двадцать лет от первого колышка, вбитого в землю в этом садоводстве. Сменилось поколение. В прошлый месяц был этот сосед, гулял тут, а теперь нет его, так и не достроил свою баню. Достроят! Кто? Как узнал, что сын возвращается, так на радостях, раскочегарился под водочку с парком, и на утро околел. Приходил агент из недвижимости. Новый хозяин все будет перестраивать, и выкорчевывать вишневый сад. Нет, они всё будут сносить, и по своему, строить. Новый хозяин сам себе барин. Что это я все о грустном. Осень наступает. Но осень, не зима. Вон и лягушка окрасилась в цвет рыжего опавшего березового листа. Перезимует. А там весна. Другая жизнь. Что это опять о невеселом. Теперь, что не скажешь, все получается с грустинкой. Жить говорят нужно позитивно, это по варианту живи и улыбайся. Только не разулыбилось. Скучно рассказываю. Так жизнь такая. Я могу расшутиться, но это никому не понравится. Годы тут прошли, как в параллельном мире, вся история страны: лесоповал, раскорчевка целины, строительство всемирного фундамента. Вот и всё!