«Ничего не получится, – занервничала Аника. – Я останусь здесь навсегда!» Паника усилилась, когда Луд Ваом ударил по передатчику огромной ладонью. Странно, но это не сломало передатчик, а, наоборот, помогло установить связь. На треснутом экране появилось изображение. Аника узнала кабинет главы колоний. В кадре был его стол, но Аника почему-то представляла сейчас старый кожаный диван, который должен был стоять прямо позади камеры. Но потом в кадре появился Макс Вернон, и мысли о диване отошли на второй план.
Скрестив на груди руки, Луд Ваом демонстративно отошел в сторону. Аника хотела смотреть на далекого Макса Вернона, но вместо этого смотрела на спину чернокожего гиганта, который, казалось, мог взорваться в любой момент.
– Все в порядке? – услышала она вопрос главы колоний.
– Я не знаю, – честно призналась Аника и тут же улыбнулась, встретившись с Верноном взглядом. – Мой проводник пугает меня.
– Он выполняет программу и ничего тебе не сделает, – мягко, но как-то до отвращения официально улыбнулся Вернон.
– Если бы ты был на моем месте, то воспринимал бы это совсем по-другому, – сказала Аника и сбивчиво попыталась рассказать о клонах, с которыми успела познакомиться. – То, что нам говорят ученые… Думаю, это ложь. У этих людей есть жизнь. Есть свое мнение и свои эмоции. Один из них увидел в происходящем теорию заговора. Его убедили, что он сходит с ума, но большая часть из того, что он говорит, имеет смысл.
– Очень хорошо, – Макс Вернон снова подарил ей профессиональную улыбку политика. – Я вижу, твоя работа не стоит на месте… Твоя официальная работа…
– Ах! – спохватилась Аника. – Ты хочешь узнать о родословной?
Еще одна профессиональная улыбка политика.
– Если честно, то я решила заняться этим в первую очередь. Остальное – это лишь случайные наблюдения.
– И как продвигается реконструкция?
– Со скрипом.
– Что-то не так с архивом?
– Нет, но пока я смогла найти следы своих предков и предков Зои Мейнард.
– Ты делаешь реконструкцию своей родословной?
– Я подумала, что если мы… Ну… – Аника смутилась своих мыслей и спешно ухватилась за другое оправдание, не связанное с ее мыслями о репродукции и старом диване в кабинете главы колоний. – Просто мне кажется, что я и Зои Мейнард – родственники.
– Вот как?
– Забавно, правда?
– Правда.
– Сейчас я пытаюсь определить точную степень нашего родства. Если мне это удастся, то реконструировать ее родословную будет несложно. Даже в Седьмой колонии известны мои предки с начала Возрождения.
– Очень хорошо, – на лице Вернона мелькнуло нетерпение.
– Твоих предков я тоже найду, – спешно пообещала Аника.
– Ты уж постарайся, – хмуро сказал Макс Вернон и прервал связь.
– Но… – Аника растерянно уставилась на заполнивший треснутый экран белый снег. Она хотела еще сказать так много. Хотела просто пообщаться с нормальным человеком. Хотела сказать, что соскучилась, может быть, немного пококетничать, а тут… Тут был лишь белый снег на треснутом экране.
Глава шестая
– Ты когда-нибудь в кого-нибудь влюблялась? – спросила Аника на следующий день уборщицу из архива Наташу Рупник.
– Влюблялась ли я? – женщина на мгновение задумалась, затем обнажила в улыбке крупные зубы и громко, надтреснуто рассмеялась.
В этом смехе не было смысла, но Аника почему-то подумала, что он, возможно, лучше всего характеризует то, что происходит между ней и главой колоний. Вернее, то, чего между ними не происходит.
«Пожалуй, лучшим будет уйти с головой в работу», – решила для себя Аника, однако не прошло и недели, как попыталась умерить свою обиду. «А что если наш разговор с главой колоний записывался? – думала она. – Что если он не хотел раскрывать нашу связь? Он ведь политик. Для него такие вещи могут быть смерти подобны…» Но потом Аника восстанавливала разговор в деталях и понимала, что выдает желаемое за действительное. Ведь если разговор действительно записывался, то почему Макс Вернон спокойно говорил о реконструкции родословных, которую тайно поручил Анике, и избегал разговора об их чувствах? «Или отсутствии чувств?» – грустно улыбалась Аника.
– У тебя когда-нибудь была девушка? – спросила она как-то Семенова, когда они спускались в грузовом лифте на нижние этажи старого архива.
– Девушка? – растерянно переспросил Семенов.
– Я говорю о человеке, к которому ты что-то чувствуешь, – пояснила Аника. – Это не мысли в голове, а что-то в груди. Что-то волнительное, трепещущее.
– Я сумасшедший, – пожал плечами Семенов. – Вряд ли у меня когда-нибудь будет девушка, испытывающая ко мне нечто подобное.
– Ну ты же не всегда был сумасшедшим.
– Некоторые считают, что всегда.
– Я, например, так не считаю. Знаешь, многие твои идеи… В них ведь есть смысл… – Аника улыбнулась, увидев болезненную растерянность на лице Семенова. – Только не подумай, что я издеваюсь над тобой, – спешно сказала она.
Семенов кивнул. Лифт остановился. Лампы в подвале включились, но разгорались медленно, лениво. Абсолютная тишина давила, раздражала.
– Ты обиделся на меня? – спросила Аника Семенова.
– Нет. Я думал, что из этого мог бы получиться хороший рассказ.
– Из нашего разговора?
– Из нашего спуска на лифте. Представь, что было бы, если бы он остановился и мы на несколько часов оказались заперты в нем?
– Если ты хочешь поговорить, не нужно придумывать, как мы оказываемся запертыми в лифте. Можно просто пригласить меня куда-нибудь поужинать.
– Это не то. Нет напряжения. К тому же я представил не нас. Я представил просто двух человек. Мужчина и женщина. Один из них слышит голоса. Другой напуган. Но когда лифт, наконец-то, починят, то голоса будут слышать они оба.
– То есть, они оба сойдут с ума?
– Голоса – это не безумие.
– Тогда что?
– Не знаю. Может быть, это будет голос архива? Шепот истории. Настоящей истории, подлинной. Запертые в лифте люди увидят, как строилось это здание, как создавался архив. Молодой архив. И это может стать центром мира. Сюда будут стекаться все факты. Запертые в лифте люди смогут сравнить то, что знают, с тем, что было в действительности. Это будет так, словно до этого они жили с повязкой на глазах, а сейчас смогли сорвать повязку, увидеть реальность. И когда двери лифта откроются… Эти люди будут уже другими. Совсем другими.
* * *
История не тронула Анику, но она запомнила ее, потому что нечто подобное происходило сейчас и с ней. С каждым днем, продолжая реконструкцию родословных, она узнавала что-то новое: о себе, о Максе Верноне и Зои Мейнард. Но было в этих знаниях и нечто большее, чем знание родословной. Мир, как говорил Семенов, действительно оживал, распускался перед глазами яркими бутонами. Совершенно другой мир, нежели тот, к которому привыкла Аника. И в этом мире, среди этих знаний, она чувствовала себя запертым в грузовом лифте героем рассказа Семенова. Только в качестве лифта выступал сейчас весь этот сектор, весь Город клонов, а возможно, и весь новый мир. Даже Седьмая колония, которую Аника всегда считала домом, стала представляться какой-то надуманной и ненастоящей, словно улыбка Макса Вернона – всего лишь политический фарс. Снова и снова Аника вспоминала рассказ Семенова и начинала завидовать его героям. Ведь в том запертом лифте они были вдвоем, здесь же, в этом архиве, секторе, городе, мире Аника была одна.
