Я обратила внимание, что Джейсон выглядывает из-за кулис. Его улыбка мне не нравилась, но он был готов к торжественному моменту. Драматично, как если бы он был на поле битвы в пятнадцатом веке, бригадир Крисп поднял руку и потом быстро опустил ее, показывая, что занавес может открыть нас, застывших как статуи, переполненному залу. Последовал взрыв аплодисментов. Но когда они затихли, я услышала шутку: «Бог благословит ее и всех, кто приплывает на ней».
Кажется, никто больше не слышал. Я увидела, как краска постепенно заливает пухлые щеки сердитой мисс Гудвин. Я рассматривала лица собравшихся ряд за рядом, ряд за рядом, и все же знакомые среди них попадались очень редко. Я, конечно, заметила Марию у стола в самом конце зала, она сидела на высоком стуле возле чашек чая и кофе, в окружении нагруженных бисквитами и сандвичами тарелок, бутылок с колой и бумажных салфеток.
Сэр Беркли лично распорядился приготовить все это для перерыва. Он слышал, что люди, собравшиеся здесь, пришли как издалека, так и из ближайших окрестностей, что подтверждалось разнообразием и количеством транспортных средств на стоянке. Это были, по его словам, те, кто любит Пенфорд, кто, несмотря на то что никогда не жил здесь, любит его как родной город. Они приехали сюда сегодня вечером, чтобы выразить солидарность в охране Кентиша, и они не должны посчитать нас негостеприимными. Многие из них были на удивление молоды.
Удивительно и то, что эти любящие Пенфорд отреагировали на речь бригадира криками «Говорите громче! Совсем не слышно в последних рядах» и шквалом аплодисментов. Мисс Гудвин пять минут успокаивала их, но потом она могла только держаться, не прося о помощи направо и налево.
Шутка, если это можно так назвать, случилась, когда мой работодатель обратился к публике с теплым приветствием. Часы в деревенском холле показывали четверть восьмого. Странный юнец в кожаном пиджаке с лошадиной сбруей в руках приблизился и спросил, когда кто-нибудь соберется показать другую сторону.
— Молодой человек, — выкрикнул сэр Беркли, — здесь нет другой стороны.
— Это ваша изнанка, над которой можно посмеяться, дядя! — вопил кто-то в конце зала.
И в этот момент все началось. Хорошо приготовленный сандвич шлепнул по щеке сэра Беркли. Потом нам в лицо посыпался град бумажных шариков, сделанных, как мы выяснили впоследствии, из наших листовок «Сохранить Пенфорд».
— Порядок! — надрывался бригадир.
— Успокойтесь! — кричала мисс Гудвин. — Дети!
— Леди и джентльмены. — Сэр Беркли сжал руками стол. Его пенсне сверкало, когда на него попадал свет. Я увидела Робина, дико жестикулирующего, чтобы закрыли занавес и выступающих.
Град усиливался. Теперь в ход пошли бумажные стаканы, гнилые овощи и фрукты, с тяжелыми шлепками падавшие на подмостки.
Драка началась, когда сельские жители, сначала ошеломленные, попробовали отражать захватчиков. Размахивали ручными сумками. Как иллюстрация к цитируемым речам Уинстона Черчилля, Мария лежала, прикрывшись металлическим подносом. Я увидела мисс Данн, почтальоншу, колотившую снятой с ноги туфлей юношу, отбивающегося бутылкой из-под колы.
Некоторые подняли стулья. Я дико озиралась, что касается Джейсона, то его и след простыл. На сцену летели чайные ложки и ножи, камни и бутылки. Одна задела мою щеку.
— Мисс Гудвин, — я взяла ее руку, — лучше уйти, я думаю.
— Вы, девочки, идите. Но я — никогда! — Сэр Беркли расправил плечи, он выглядел сбросившим лет двадцать. — Никогда бы не сказал…
Чайная ложка ужалила его в висок. Он, как будто пораженный ею, откинулся назад. Его очки упали на пол. Я услышала характерное звяканье разбивающегося при соприкосновении с полом стекла.
Тогда кто-то, должно быть, выключил рубильник, так как зал погрузился в шумную темноту.
Несколько секунд спустя мощный сноп света уже двигался к сцене, освещая сэра Беркли со всех сторон и как бы отыскивая на полу его пенсне.
— Выходите! Все! — приказывал голос Билла Напьера.
Сэр Беркли не спорил. Мисс Гудвин и я помогли ему спуститься по ступенькам.
— Вы тоже, бригадир. Наружу! Чем скорее вы выйдете, тем быстрее мы успокоим эту братву.
Он говорил громко, чтобы его слышали оставшиеся в зале.
Он стоял на сцене, широко расставив ноги, и его фонарь сиял вокруг.
— А теперь слушайте! Первое, я хочу, чтобы включили свет. И если это не произойдет в две секунды, я спущусь вниз и разберусь с несколькими головами сразу!
Он показал свой сжатый кулак в свете фонаря — действительно огромный. Теперь воцарилась полная тишина.
Внезапно зажегся свет. Так как я спешила вместе с выступающими выйти на улицу через служебный вход, мои глаза моргали от света, постепенно оглядывая картину полного опустошения и хаоса. Сломанные стулья, сдернутый занавес, осколки разбитых тарелок. От множества опрокинутых стаканов с кофе изысканный паркетный отполированный до блеска пол покрылся пятнами и дымился.
Холодный ночной ветер врывался в зал через разбитое окно, давая сделать глоток свежего воздуха, помогающего прийти в себя от удушливой смеси горьковатого запаха кофе, пролитой колы и раздавленных апельсинов. Виднелось море рваных и скомканных бумажек, камней и разбитых бутылок.
Я услышала голос Билла Напьера, он сказал:
— Я хочу, чтобы холл был очищен. Не только от вас, но и вами! Ты, — он указал на юношу, который начал весь этот ужас, — и ты, и ты. Оставайтесь где стоите. Остальные, бейте их.
Я увидела капли крови на деревянном полу. И еще кровь — на ручке двери, которую я открыла. Я втягивала большими глотками свежий ночной воздух, пока сопровождала сэра Беркли и мисс Гудвин до их машин. Я чувствовала слабость. Кровь в зале беспокоила меня. Я теперь только думала о Марии. Я не могла вспомнить, видела ли ее, когда свет опять включился. В последний момент я заметила, что она в самой гуще этого ужаса.
— Я не знаю, где Мария, — сказала я неопределенно, закрывая дверцы машины за ними.
Позади меня в деревенском холле стояла зловещая тишина, которую лишь подчеркивало шуршание подметающих и моющих метл и щеток. На лицах молодых людей читался стыд. Стоял гул газующих мотоциклов. Машины заводились, воздух наполнился выхлопными газами. Я почувствовала легкое головокружение.
— Я лучше пойду, не буду дожидаться. Робин сможет увидеть Марию и меня дома.
Я помахала отъезжающим. Церковные часы мелодично прозвонили восемь тридцать. Трудно было себе даже представить, что все это произошло в столь короткий промежуток времени. Я продолжала идти. Свет падал из окна прямо на меня. Повсюду были капли крови, ее прерывистый след испачкал дверь, пока я ее открывала. Последнее, что я помнила, это то, как поняла, что это моя кровь.
И тогда я потеряла сознание.
Очнулась в гримерке за сценой, под ярким светом ламп. Я лежала на диванчике, вытянувшись во всю его длину, укрытая мужским твидовым пиджаком. Может, это Робин, подумала я. Но нет. Пиджак не пах трубочным табаком. Он был теплый, ворсистый, как вереск, и очень удобный. Моих жакета и джемпера на мне не было. Они висели, аккуратно сложенные, на спинке стула. Капли крови виднелись на жакете и на горловине джемпера. Я потрогала пальцами челюсть, как бы исследуя ее. Она казалась жесткой и онемевшей. На ней была большая мягкая, но в то же время упругая повязка, мочка уха была заклеена пластырем. Я не поворачивала голову и не звала никого, но почти незаметное движение моей руки, должно быть, просигнализировало о том, что я пришла в сознание, кому-то в комнате. Огромная тень выросла между мной и светом.
