Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 38
Во второй половине дня провели еще одно небольшое собрание, в придорожной деревне, где сразу записалась в колхоз почти половина хозяйств. Но Заруба сказал, что это ненадежно. Записываются они не впервые, а как только начальство уедет, те списки куда-то исчезают. Кто-то крадет. И опять собирают собрание, опять агитируют вступать. И так несколько раз подряд.
Вечером было решено провести собрание в большой залесской деревне Трикуны, чтобы и заночевать там. Школы в Трикунах не было, мужиков собрали в чьей-то большой избе, наприносили скамеек. Во главе стола село четверо: Заруба с Полиной и двое местных – председатель сельсовета и, наверно, учитель, молодой парень с бледным, чахоточным лицом. Этот выступал вторым, после председателя сельсовета, и такого нагнал на мужиков страху, что те притихли, словно в церкви, никто не смел кашлянуть. Выступающий пугал ГПУ, Сибирью, пролетарской диктатурой. Егор стоял на пороге, не снимая своей буденовки, ловя любопытные взгляды девчат. Держал себя независимо, по-взрослому, и не переставал любоваться Полиной. Та была в своем синем пальтишке; согревшись, сдвинула на затылок платок и выглядела издали, как ромашка, в обрамлении светлых, коротко подстриженных волос. Время от времени она бросала тайные взгляды на порог и незаметно для других, одними глазами улыбалась ему. Егор был счастлив. Лишь в глубине души что-то тревожно ныло, будто болело даже. И он догадывался, отчего болело, как только вспоминал наивную, простодушную Насточку. Но как можно было сравнивать Насточку с Полиной? Стоило послушать, как Полина выступает перед крестьянами, пожалуй, лучше, чем выступал Заруба. Тот будто играл на гармони – уверенно, басовито и сурово. Полина же словно играла на скрипке – тонко и сердечно, предельно убедительно, особенно когда обращалась к женщинам, обещая им счастливую долю. Слушая ее, всякому казалось, что он уже видит ту свою счастливую долю и вот-вот ее обретет. Для этого требовалось совсем немного – поскорее вступить в колхоз. После ее выступления деревенские женщины хлопали в ладоши, мужики, однако, сидели насупясь. У мужиков были свои заботы, и они упрямо держались собственного мнения.
Тем не менее колхоз в Трикунах организовали. Правда, вступили в него не все, даже не половина, но Заруба сказал, что важно начать. Начало же было положено, и поздно вечером они поехали в конец деревни к председателю ужинать. Там Егор устроил в хлеву коня, напоил теплым пойлом, задал корму, и когда вошел в дом, гости уже сидели за накрытым столом. Хозяин достал бутылку горькой, Заруба долго не церемонился, выпил стакан. Потом налили Полине. Та начала отказываться, ссылаясь на головную боль, и хозяин переставил ее стакан возчику. Егор вопросительно взглянул на Зарубу, тот кивнул: «Выпей, чтоб лучше спалось». Егор выпил. Когда начали закусывать, Полина вдруг попросила, чтобы налили и ей. Хозяин охотно налил полный стакан, из которого Полина отпила треть и закашлялась. «Закусывай, вот огурчик, капуста», – подсовывал ей закуску хозяин. «Не огуречиком – салом надо», – сдержанно сказал Заруба, и Егор, возле которого стояла миска с нарезанными ломтями сала, пододвинул ее Полине. Та с тайной благодарностью стрельнула в него заговорщическим взглядом.
Егор сидел за столом хорошо-таки захмелевший и очень хотел спать. Но как-то держался, прислушиваясь к разговору. Разговаривали, впрочем, одни мужчины, и больше других говорил Заруба. Хотя и не так, как на собрании, – сдержанно, немногословно и значительно. Хозяин слушал, в знак согласия кивал головой. Временами кое-что быстрой скороговоркой вставляла Полина. Хозяйка и ее взрослая дочь возились возле печи – подавали-принимали миски, в разговор они не встревали. В какой-то момент Егор, наверно, задремал, пошатнулся за столом, и хозяин сказал, обращаясь к нему: «Шел бы спать, притомился, наверно?» – «Иди, иди, – сказала и Полина. – Зачем мучиться». Он встал из-за стола и пошел за хозяйкой в тристен.
В тристене было не так и холодно (даже тепло, если сравнивать с его ригой), в углу, застланная пестрым одеялом, стояла большая кровать с целой горой пуховых подушек, тут же лежал тулуп. Егор снял сапоги, разделся и лег под тулуп. Как лег, так, наверно, и уснул – сразу и глубоко.
Неизвестно, сколько он спал, но вдруг проснулся в испуге – кто-то к нему подбирался, что ли? Егор попытался встать, но услышал тихий знакомый голос: «Ну чего, чего? Лежи, глупенький... Испугался? Подвинься немного...» Едва не задохнувшись от волнения, он послушно подвинулся и лежал, охваченный новым, неизведанным чувством – особенным чувством к женщине. Какое-то время не мог отойти от испуга, было страшно неловко – зачем это она? Полина, однако, будто не испытывая никакой неловкости, уютно устраивалась рядом под теплой полой тулупа, игриво нашептывая ему в ухо: «Не пугайся, не пугайся, я не медведь, не съем тебя, такого огромного. Хочу погреться возле тебя, а то напоили и бросили одного в эту холодину... Ну, погрей меня...»
«Что она говорит? Зачем?» – билась в его голове все та же недоуменная мысль. Дрожащей рукой он неуклюже обнял ее за худенькие плечи и тут же ощутил на своей щеке ласковое прикосновение ее губ. Она прижалась к нему и что-то шептала, а он, слыша, как стучит собственное сердце, неподвижно лежал, словно полено. Наверно, надо было на что-то решиться – на самое, может быть, важное, но ему как раз и не хватало решимости. Полина и влекла его, и сдерживала одновременно. Как-то, однако, будто без участия его воли, между ними началась странная, похожая на игру борьба, Егор боялся, что Полина закричит, вырвется. Но она не кричала и не вырывалась, а только продолжала шептать ему что-то невнятное, игриво-ласковое. Когда наконец свершилось то, к чему оба невольно стремились, он враз притих, затаился под самой стеной. Полина легла свободнее, вытянулась, оба сдавленно, трудно дышали, и она спросила: «Не спишь?» – «Нет, что ты!» – «Ты такой большой и такой...» – «Какой?» – «Неуклюжий такой. Как медведь». – «А ты, знаешь, славная...» – «Конечно, славная, а ты думал?.. Плохая, что ли? Слушай меня, и ты будешь хороший молодой большевик. Хочешь стать большевиком-сталинцем?» – «Да я, конечно. Но...» – «Что – но?» – «Ну из крестьян я. Если бы рабочий...» – «Не имеет значения, что из крестьян». – «Имеет, я знаю». – «Отец кто – бедняк?» – «Середняком считается». – «Середняком – это хуже. Но лишь бы не подкулачник. Не подкулачник же, да?» – «Нет, не подкулачник». – «Стать настоящим большевиком – это непросто. Надо заслужить». – «Да, я понимаю, конечно...» – «Я вот из мещан, у меня родители в Бога верили. А вот заслужила. Приняли в ВКП(б) кандидатом, правда. Но примут в члены, никуда не денутся».
Ему, в общем, нравилась эта ее уверенность, да он и не сомневался, что ее примут и в члены партии. Чтобы такую ладную, образованную женщину да не принять? Ведь принимали и не таких – темноватых, малограмотных, правда, зато ударниц или активисток, как на льнозаводе в местечке. А Полина умница, к тому же красивая. Недаром из школы, где она работала зиму, взяли в женотдел райисполкома. Теперь они вместе со старой большевичкой Шварцман руководят всеми женщинами в районе. Вот такая Полина Пташкина. И эта женщина теперь лежит рядом с ним под одним тулупом и ласкается к нему. Неужто она полюбила его? А почему бы и нет? Разве он какой-нибудь глупыш, замухрышка – сильный и рослый парень, не глупее других. Может, стеснительный немного, не очень смелый с девчатами. Но, говорят, некоторым девчатам даже нравятся такие – стеснительные, не нахальные. Значит, и он чего-то достоин, даже – любви. От этой сладостной мысли становилось радостно, Егор живо подрастал в собственных глазах. «И это... Давно ты полюбила меня?» – спросил он и замер, полный внимания. – «А сразу, как увидала», – ответила она. «Правда?» – «Конечно. Иначе разве я бы пришла к тебе и этак... отдалась». – «Ну спасибо», – почти растроганно сказал он. Она тихонько и радостно засмеялась. «Спасибом не откупишься». – «А чем же?» – «Любовью, медведька, любовью...»
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 38
