Но Карл заготовил ей сюрприз: он развязал не все. После тогокак Элизабет распрямилась на стуле, он, потянув, поставил ее стоймя, но руки иноги ее при этом по-прежнему оставались связанными. А потом он подхватил ее наруки и понес в сторону двери в ванную. Он снова поставил ее на ноги и толькопосле этого все-таки снял с нее веревки, не переставая крепко держать ее, покаЭлизабет не оказалась внутри комнатки размером со стенной шкаф. После этого онстремительно закрыл за ней дверь. Что ж, Карл ничуть не рисковал, развязываяее, поскольку сбежать из этой крошечной комнатки без окон было невозможно.
«Но во всяком случае он предоставляет мне уединение», —подумала Элизабет, пока Карл дожидался ее снаружи. Лишившись свободы, онатеперь понимала, что любую победу, какой бы малой она ни была, следует хранитьи лелеять. Если она и не сделала ничего другого, то ей по крайней мере удалосьубраться с этого стула. И, что было еще важнее, она могла передвигаться, ничемне сдерживаемая. Элизабет помахала руками в разные стороны, чтобы усилитькровообращение, и посгибала ноги, изумляясь тому, какие замечательные ощущениямогут доставлять эти простые движения. Она оставалась в ванной как можнодольше, пока Карл не принялся стучать в дверь. И тогда, понимая, что отсопротивления ничего хорошего не получится, Элизабет появилась из ванной ипозволила ему снова связать себя.
Когда Карл нес ее обратно в гостиную, Элизабет повернуласьк нему и спросила:
—А не могу ли я теперь посидеть на диване? Ее глаза смотрелина него с безграничной надеждой. Карл пожал плечами.
—Не вижу причин для возражения.
Диван был чересчур мягким и бугристым, но в сравнении состулом это была просто роскошь. С этой удобной позиции ей была видна остальнаячасть дома, которая была такой же однообразной, какой и казалась раньше. ТеперьЭлизабет была в состоянии изучить кухню — крошечную комнатку, вмещавшуюдопотопный холодильник, газовую плиту, побитую раковину и открытые полки там,где следовало бы быть шкафчикам. Они были пустыми, если не считать парыдешевеньких пластиковых тарелок и нескольких консервных банок.
Элизабет почувствовала, что в животе у нее забурчало.Последнее, что она ела, было шоколадной плиткой, да и то еще примерно в четыречаса дня. Она была голодна. Ужасно голодна. Но она не стала просить у Карлачто-нибудь поесть. Ей вообще не хотелось просить его о чем бы то ни было.Ничего ей от него не нужно! Кроме собственной свободы. Карл подтянул стул ирасположился на нем в полуметре от дивана. Он просто сидел и ничего не говорил.Одного лишь наблюдения за Элизабет было достаточно, чтобы поддерживать улыбкуна его лице. Элизабет была страшно обеспокоена его постоянными нежнымивзглядами, но старалась не показывать этого и до поры до времени вообще ничегоне говорила.
Ей надо было подумать. Она ведь рассчитывала на эту уловку сванной и была расстроена, что это провалилось. Элизабет размышляла, что же онасделала неправильно, пока не сообразила, что Карл не доверял ей. «Это, должнобыть, из-за того крика», — решила она. Но этот вывод мало к чему ее привел. Унее не было ни малейшего представления о том, как заставить его доверять ей иудастся ли ей вообще такое. Элизабет понимала только, что доверие ей надо будетзарабатывать, и, следовательно, для этого потребовалось бы время. А вотвремени-то у нее и не было. Она отчаянно рылась в мыслях, выискивая способвырваться на свободу. И некий план понемногу стал приобретать очертания. Этобыло делом совсем непростым, однако иных шансов у Элизабет просто не было.
Карл, можно я спрошу кое о чем? — Он кивнул, и девушкапродолжила: — А почему ты любишь меня?
Потому что ты добрая. И потому, что я нравлюсь тебе.
А почему ты считаешь, что нравишься мне? Ну, ты жеединственная во всей больнице, кто заботится обо мне.
Ты говоришь про тот случай, когда я помогла тебе с подносом?
То, как просияло лицо Карла, лишь в этот миг помоглоЭлизабет сообразить, что та их короткая встреча, по всей вероятности, стала дляКарла одним из счастливейших эпизодов во всей его жизни. «Ах, как же этопечально», — подумала она, и сердце ее прониклось сочувствием к этомунесчастному человеку. Но тут она прервала эти мысли в самом зародыше. «Да ведьэтот бедный, несчастный парень похитил тебя, дура ты этакая! Он же отнял тебя увсех твоих родных и близких!» — ожесточала себя Элизабет. Нет-нет, сейчас онаникак не могла позволить себе испытывать к нему сострадание, пока ее собственнаяжизнь была под угрозой. Элизабет набрала в легкие побольше воздуха. Она должнасохранять спокойствие и осторожненько вести эту беседу точно в нужном ейнаправлении. В этом была ее единственная надежда на освобождение.
Карл, — сказала Элизабет, — я помогла тебе в тот день,потому что ты мне нравишься, — она заставила себя выговорить эти слова. — Явсегда добра к людям, которые мне нравятся. А что ты думаешь об этом? Ты хочешьбыть добрым ко мне?
Да, — ответил Карл так легко, словно это было для негоочевиднее всего на свете.
Означает ли это, что ты не хочешь причинить мне вреда?
Так ведь я уж тебе это сказал.
А что бы ты почувствовал, если бы узнал, что причиняешь мнеболь?
Ох, я и опечалился бы... — Степенный голос Карла слегкадрогнул.
И тебе бы захотелось как-то исправить это?
Aгa...— А потом, начиная понимать, он спросил: — А тебебольно, что ли?
Да, Карл. — Элизабет протянула к нему руки. — Вот от этихверевок больно.
Но я же очень старался... Я не завязывал их слишком туго.
О, это я понимаю, и я очень тебе признательна за такоевнимание. Только это не меняет того факта, что теперь у меня разболелись руки.Эти веревки прямо жгут мне кожу. У меня там останутся следы, такие уродливыекрасные пятна. Неужели ты и вправду хочешь, чтобы мне было больно?
Ну, конечно же, нет, Элизабет. Я ведь люблю тебя.
Тогда не мог бы ты снять их с меня? С моих рук и ног?
Так ты от меня тогда уйдешь.
Нет-нет, не уйду, — пообещала Элизабет.
Но ты же кричала!
Мне очень жаль, что мои крики потревожили тебя. Я простоиспугалась. Я же не знала, для чего ты привез меня сюда, и думала, что тыхочешь сделать мне больно.
О, нет-нет, такого я б никогда в жизни не сделал.
Элизабет энергично закивала:
Да, теперь-то я это понимаю. Больше я тебя не боюсь. Ты мненравишься, Карл. Так ты не развяжешь меня? Ну, пожалуйста...
Карл не отвечал.
Я не уйду, — настаивала она на своем. — Да и куда мнеуходить-то? Я ведь совершенно не имею представления, где я нахожусь.
Карл ничего не говорил довольно долго. Кажется, он не былуверен, как ему поступить. Элизабет восприняла его колебания как обнадеживающийпризнак: он явно думал, не развязать ли ему свою пленницу, а это приблизило быее на один шаг к свободе.
