– У тебя коэффициент интеллекта 140? – переспросил он. Раздался нервный смех, потому что никто не был уверен, есть ли у Ачарьи чувство юмора. Намбодри с благодушной улыбкой кивнул. Ачарья вновь умолк.
Айян терпеливо наблюдал, как ученые обсуждают прочие дела. Когда все темы себя исчерпали, снизошла задумчивая тишина. Ачарья собрался было подняться с места, но тут Намбодри сказал:
– Есть еще кое-что, Арвинд. – Произнес это он так, что у Айяна забилось сердце. Он знал, что вот сейчас все сделается неприятным. Наконец-то.
Намбодри обвел взглядом залу и вновь упер его в Ачарью.
– Шаровая миссия – не единственная важная задача Института и не единственное, что тут должно происходить, – сказал Намбодри. Голос его поначалу дрожал, но постепенно набрал уверенности.
Опарна почувствовала удары холодных взглядов. Ей захотелось спрятаться. Тишина в зале сгустилась.
– Есть и другие эксперименты, и прочее, чем люди желают заниматься, – продолжил Намбодри. – Многие из здесь присутствующих, особенно радиоастрономы, обеспокоены твоим сопротивлением поиску внеземного разума. Ты постоянно запрещаешь применять Исполинское ухо к исследованию развитых цивилизаций. Ты публично объявил SETI вне науки. Многие из нас здесь считают, что ты ведешь себя авторитарно и несправедливо. Я хочу выложить это недовольство в открытую.
– Ты и выложил, – ответил Ачарья. – А теперь у меня дела поинтереснее.
Сделав решительное лицо, Намбодри отозвался:
– Я согласен, что поиск разумной жизни нынче несколько в моде, но важно, чтобы такие исследования производились.
– Нет! – возопил Ачарья. – Ты посмотри, сколько денег вбухивается в подобное дерьмо. Миллионы на какой-нибудь планетоход, который должен вроде как искать воду на Марсе. Скажи мне, зачем нам искать воду в космосе? С чего бы всей жизни во вселенной зависеть от воды? Вон тамилы – и те могут жить без воды. Мы тратим многие миллионы на подобные идиотские миссии. Зато на разработку способа предсказывать землетрясения у нас средств не хватает. Потому что землетрясения не в моде.
Он встал и крутнул брюки на талии. Остальные тоже принялись подниматься. Все взгляды устремились на Намбодри – тот по-прежнему сидел. Очевидно, еще не всё.
– Арвинд, – сказал он, – нам ничего не остается – будем привлекать к решению этого вопроса Министерство.
На сей раз наступила тишина, не похожая на все предыдущие. Айян изнемогал от восторга. Вот это потеха. Над впадавшими в раж мужчинами Опарна обыкновенно смеялась, а тут почувствовала озноб. Вокруг овального стола установилась неподвижность назревающего бунта. Его можно было пресечь лишь молчанием, и она молилась, чтобы Ачарья помалкивал.
На его лице не отразилось ничего. Он медленно обошел стол, добрался до Намбодри, а затем – словно передумал нападать – обошел старого друга сзади и вернулся на свое место.
– Чего это ты ходишь по орбите? – спросил Намбодри.
Айян уловил оскорбительность этой реплики. Это было еще одной непостижимой тонкостью Института. Обычно по орбите важных небесных тел вроде Земли летали тела менее значимые – Луна, допустим. Ачарья покинул залу без единого слова.
Часть вторая
Закадычный враг Большого взрыва
В то утро Арвинд Ачарья упивался безотчетной радостью, пытаясь решить старую неподатливую задачу. Непрерывно ли движение Времени, как прямая, или же Время движется малюсенькими рывками – пунктиром? Он стоял на узком балконе в девяти этажах над землей и глазел на Аравийское море. Летний воздух замер. К Ачарье по деревянному поручню бочком запрыгала ворона.
На Ачарье был синий тренировочный костюм с толстой белой галочкой на бедре, словно Ачарья изъявил некое одобрение. Этот костюм ему прислала дочка из Калифорнии – хотела, чтобы он совершал по утрам прогулки. Вещи, прибывавшие DHL, он теперь неохотно признавал как знаки любви. В иной день, когда не размышлял над сложными вопросами, он с нежностью вспоминал Шрути – маленькой девочкой, которая однажды, далеким вечером, встревоженно глянула на него снизу вверх и спросила, важна ли математика для жизни. «Нет», – соврал он. Было бы, наверное, здорово видеть ее чаще, чем когда она сама решала приехать. Вероятно, он каждое утро стоял в этом тренировочном костюме не для того, чтобы поддаться унижению физкультурой, а потому что к этому костюму прикасалась его дочка, потому что на почтовой упаковке было написано его имя – ее изящным почерком. И все же он никогда по ней не тосковал. Успех старика – в отсутствии тяги к обществу.
Солнце делалось все свирепее. Глаза Ачарьи, цвета светлого черного чая, чуть смягчились. Он даже улыбнулся. От волнения, какое сообщала ему задача Времени, он вцепился в поручень и принялся слегка раскачиваться. И тут стальной стаканчик с ни на что не похожим ароматом мадрасского кофе из кофеварки ткнулся ему в грудь. Изумление его оказалось столь картинным, что даже ворона спорхнула. Линии абстрактной геометрии и физики осыпались. Остался лишь вопрос, который пробудил его сегодня на рассвете, – как многими утрами прежде.
Его жена – сорок два года в браке, ее имя – навеки пароль его электронной почты, – одной рукой спокойно подавала ему стаканчик, а другой поливала из чашки умиравший вьюн. Она выглядела высокой и стройной даже в безразмерной футболке и пижамных штанах. Чистая кожа туго обтягивала ее костлявое лицо, а большие глаза танцовщицы мужчины по ошибке воспринимали как любознательные; о таких женщинах девушки говорят: «В молодости наверняка была красавицей». Крашеные волосы коротко стрижены и редеют. Когда-то они были густы и струились, и она стягивала их кверху с царственным боевым высокомерием. Двигалась она гладко и изящно, словно в суставах у нее был текучий гель. И не менее женственно она еще раз пихнула его локтем и повелела без единого слова забрать у нее стальной стаканчик, не заботясь о том, что этим только что отсрочила один из ответов, какие наука ждала от того избранного, кого могла спросить. Ачарья посмотрел на жену с отвращением, но она с утра не надела очки.
Лаванья Ачарья зевнула, показала на тряпку для пыли, что висела на проволоке над ними, и попросила ее достать. Есть польза от его роста. Но когда ее мать впервые встретила Ачарью – тарелкой влажных фруктов, – она сказала с грустным смешком: «Этот мальчик выше статуи Ганди». Ачарья сдернул тряпку с проволоки и отдал жене, бормоча себе под нос, что нет ему покоя в собственном доме. После чего снова вперился в море.
Жена оглядела его с нежностью. Просто как футбольный тренер – и так же неистов.
– Ты каждое утро надеваешь вот это и просто стоишь. Сходил бы прогулялся, а? – заметила она.
Его лицо дернулось. Он не обернулся.
– Да, вот еще что, не говорила тебе, – сказала она, вдруг оживившись. – Помнишь Лоло? У нее муж умер ночью. Инфаркт.
