* * *
– …хомяка дочка дверью случайно задавила, так он плакал. Говорил: «Какой мужик был!»
* * *
– …хожу, трясусь. Уже полный зал народу, набилось-набилось, все подходят, типа: «О, мужик, так круто!» все такое, но у меня все равно же очко играет. Я так хожу у всех за спинами и смотрю, кто на что смотрит. Ну, с одной стороны, нехорошо прямо вот близко подходить, потому что невозможно же все-таки подслушивать на собственной выставке, но так: наблюдаешь хотя бы, кто перед чем останавливается, там, как смотрит. И вот я заворачиваю там за такую колонну в зале, а там стоит мой мужик этот, ну, ты знаешь, какой, у которого такие ноги вытянутые. И вижу, что перед ним стоит Тульцев собственной персоной и с блокнотиком. Я так: «Оп-па». Сердце: «Бум!» Я стою тихонько и наблюдаю. А он, значит, смотрит на этого моего мужика, и так сосредоточенно прямо. Я думаю: «Ну нехреново». И минуты три стоит, смотрит, или пять. И даже так, понимаешь, начинает потихоньку улыбаться. Стоит, смотрит и так улыбается, знаешь, ну вот как человек, которому просто хорошо. Я весь такой: «Аааах!» Ну и он уходит в какой-то момент. Я думаю: дай стану, тоже посмотрю на свою охеренную скульптуру. Становлюсь точно на то место, где он стоял. Бляяяааа!!! Там прямо за моим мужиком, ну, слева чуть-чуть, кошка умывается. И умывается, и умывается, и умывается…
* * *
– …спрашиваю: «Мама, что тебе на Новый год подарить?» А она мне, зараза, знаешь, что? – «Ничего не покупай, сынок, может, я и не доживу…»
* * *
– …уже прям совсем жить невозможно, ну грыземся, как кошка с собакой. Так мне Милка говорит: а ты сходи к батюшке. Я прихожу, говорю: «Батюшка, ну не могу, ужас, хоть выгоняй его. Он же мне муж все-таки, а живем так, что детей стыдно!» А он меня сразу спрашивает: «У тебя в доме красный угол есть?» Так, – говорю, – нет же. «А как же ты, – говорит, – хочешь, чтобы в доме для мужа место было, если у тебя там для Бога места нет? Сейчас, – говорит, – поедешь», – ну, сказал, куда и что купить: знаешь, под икону такую полочку, постелить еще чтобы, свечку, еще воды святой. И все сказал, как сделать, и помолиться, где повесить, и водой, ну, все сказал. Я поперлась после работы, еле ноги волоку, все это купила, пришла… Что тебе сказать, сама и повесила, и поставила все, и водой по это самое покропила. И покланялась, и все сказала, что у меня было на душе, – что он же мне муж, а я б его прям убила иногда, вот как увижу, так бы прямо и убила, и помоги, Господи, и все. И ты знаешь, так мне это… легче стало, и я уже думаю – ну все, может, с Божьей помощью, и как люди заживем. Только повернулась – а он стоит. Я ему говорю: «Чего тебе надо?» А он смотрит так и говорит мне: «Зин… А Бога-то нет…»
* * *
– …всю жизнь хотела стать такой взрослой тетечкой, о которой маленькие девочки говорили бы: «Вау, какой у нее есть кукольный домик!»
* * *
– …все ненавидят, а нам, думаешь, хорошо? Вот в Новый год мне ребята звонят, ну, говорят: товарищ лейтенант, тут мужик лезет на елку. Ну, на Лубянке там, на этой, на Никольской. Прямо лезет, как обезьяна. А праздник же. И я думаю: ну я сейчас скажу – снимайте, везите его, – так опять участковый сука, в Новый год человека это самое. Ну я говорю: а он, типа, тихо лезет. Они говорят – да вроде тихо, лезет себе и все. Ну и хер с ним, говорю, пусть лезет. Ребята что, у них же тоже праздник, тоже хочется это самое. Я сижу и думаю: сделал доброе дело, что вот говорят – как встретишь, и все такое. Так у меня будет год хороший. А через пятнадцать минут они опять звонят. Он с этой елки грохнулся и шею себе сломал. Прямо они пришли – а он уже сломал. Вот тебе и как встретишь. А ты мне говоришь – все ненавидят! Давай лезь сюда вниз с документами, хватит мне мозги ебать, умный нашелся!
* * *
– …прямо вот так кулаком себя в грудь бью и умоляю ее: «Люся, ну клянусь тебе, больше никогда в жизни! Даже и не посмотрю ни на одну женщину! Ну не посмотрю даже, только прости!» Ну она говорит: «Поклянись». Я говорю: «Клянусь». Она мне говорит: «Ну нет, не так. Ты жизнью матери поклянись». «Ээээ, – говорю, – Люся, вот это нет. С матерью случится чего, а ты мне сразу: “Ага! Опять к этой своей ездил!!!”»
* * *
– …в два часа ночи прилетел какой-то ангел. Пьяный совершенно, висел за окном, отказывался перелетать через подоконник. Упорно называл меня Натальей. Рыдал, целовал руки, говорил, что низко пал, ниже некуда. Спрашивал, есть ли ему спасение. Я сказала, что да, не хотела его расстраивать.
* * *
– …всегда жену любил, так любил, что вы и представить себе не можете. А она меня – ну, мне так казалось, – она меня так себе. Мать мне говорит: а ты любовницу заведи. Жена тебя сильнее любить будет. Завел себе одну женщину. Ну, не любил ее, конечно. Жену любил, а эту не любил. Но ходил к ней. Потом думаю: надо, чтобы жена узнала. А ей сказать не могу. Все для этого затеял, а сказать не могу. Мать мне говорит: а ты детям скажи, они ей все донесут. А дети у меня, я вам рассказывал, два сына, один в институт тогда только пошел, а младшему пятнадцать. Я их позвал, пришел домой, позвал, говорю: дети, слушайте меня. Я вам скажу ужасную вещь, а вы меня простите. У меня, дети, есть, кроме вашей матери, другая женщина. И молчу. Они так переглянулись, и вдруг как заржут! А младший меня по плечу хлопает и говорит: «Молодец, папка!» А старший говорит: «Круто. Мы тебя не заложим». Так я и хожу к этой бабе до сих пор. Черт-те что.
* * *
– …а Судный День, между прочим, уже был, но этого никто не заметил. Просто с этого дня у одних все пошло хорошо, а у других плохо.
* * *
– «…подскажите, пожалуйста, где тут Макдоналдс». И тут этот халдей встает в позу и сообщает мне: «Ой, а вы знаете, девушка, я в великой Москве по макдоналдсам не ориентируюсь!» Я даже растерялась: «Простите?» – говорю. А он мне: «Для меня ориентиры – это площади! Музеи! Памятники культуры!..» А, – говорю, – ну да. Такие, как вы, всегда умирают первыми.
* * *
– …я вообще совершенно неконфликтный человек. Абсолютно. Правда, с братом мы постоянно ужас как ругаемся – но брат натурал.
* * *
– …вчера ее видела. Я тебе что скажу – даже неважно, как она выглядит и что она красивая, – ну да, она красивая, я не спорю, что правда, то правда, – но это не важно. А важно, что я увидела: у них ни-че-го не получится. Ни-че-го. Восемь лет брака, Марина, – это срок. Я его знаю вот так, понимаешь, вот так, как ладонь, как свои пять. Так вот, с этой женщиной у него не получится ни-че-го. Она из него кровь высосет и вышвырнет, и он опять ко мне приползет. Ты увидишь, помяни мое слово. Я даже успокоилась. А вообще, знаешь, я когда только-только про все это узнала, я две недели есть не могла, вообще, ничего. Похудела на семь килограмм. Это такое счастье, такое ощущение потрясающее!
* * *
– …покупаю у нее ноготки, там, около рынка. Вот, – спрашиваю, – бабушка, они у вас почем? А эта бабка мне: «А вы их в подарок? Потому что, знаете, вообще-то, ноготки не дарят!» Вот, – думаю, – во все тебе, бабка, влезть надо, как будто я сама не знаю! Нет, – говорю, – я их на кладбище везу. Отдаю ей тридцать рублей и начинаю из букета один цветочек тянуть, чтоб, значит, четное, а она мне говорит: «Да вы не волнуйтесь, там уже четное!» Вот так иногда думаешь плохо о человеке, а он тебе, оказывается, добра желал.
