— Скажу, что это прекрасный возраст для маршала.
— Не правда ли! А знаете ли вы, что с ним теперь приключилось?
— Я слышал, будто его заключили в тюрьму.
— Верно, и даже собираются обезглавить.
— Это меня безмерно удручает, мессир.
— Так вот, мой юный друг, знаете ли вы, зачем я покинул свой замок с д’ожноном и собираюсь провести несколько дней в столичном городе Париже?
— Мне это неизвестно, мессир.
— Так вот, мой юный друг, я собираюсь испрашивать у короля помилования маршала. Я полагаю, что негоже поступать так с освободителем Франции. Неужто оттого, что он поджарил на вертеле парочку младенцев, нужно забывать, какие услуги оказал он своей стране?!
— Ах, не говорите так громко, мессир, общественное мнение настроено весьма неблагосклонно к маршалу.
— Плевать! Я все равно поеду к королю.
— Куда же, мессир?
— Как это куда? В Париж, разумеется!
— Но короля там нет.
— Что за шутки! Неужто короля нет в его Луврском дворце, вход в который охраняет его недремлющая стража? Так где же он?
— На берегах Луары.
— Ну вот, стоило трудиться и освобождать столичный город Париж от годдэмов, чтобы король туда потом ни ногой!
— Мессир, я никогда не позволю себе критиковать нашего короля Карла, седьмого по счету, носящего это имя.
— Ну а я себе позволю! Я ведь герцог и имею полное право быть казненным на виселице о восьми столбах. И я прямой потомок Меровингов, а это значит, что Капеты мне в подметки не годятся[44]. Что он себе воображает, этот Капетишка! — без нас да пастушки Жанны (не будем забывать о пастушке!), без нас, повторяю, здесь до сих пор хозяйничали бы англичане. А посему я лично нахожу весьма предосудительным тот факт, что король не находится в своем столичном городе Париже, когда я пожаловал к нему сюда собственной персоной.
— Мессир, не вы один так думаете.
— Вы меня удивляете. Обычно я один думаю то, что я думаю.
— Да, но в вопросе о короле Франции вы найдете себе единомышленников.
— Надеюсь, что так! Любой высокородный сеньор испытал бы то же самое при подобном нанесенном ему афронте.
— И возжаждал бы мести, не так ли?
— Верно, черт подери, но с местью дело несколько затрудняется. Попробуйте-ка отомстить, когда у короля большая регулярная армия, плюс вольные лучники, плюс целохранители, плюс эта чертова артиллерия братцев Бюро!
— Кстати, о братьях Бюро: не кажется ли вам, что наш король слишком уж приближает к себе всяких худородных людишек вроде таких Бюро, или Жака Кёра, или Этьена Шевалье…
— Ей-богу! — воскликнул герцог д’Ож, — вы говорите как по писаному, словно книг начитались.
— По-моему, я читал это в книгах, — ответил Сидролен. — Бродячие братья-монахи водились еще в средние века.
— А сестры-монахини — те бродят и клянчат на каждом шагу, — сказал прохожий, — уж не знаю, средние ли это века или еще какие.
— Ну, все мы вышли из средних веков, — откликнулся Сидролен. — По крайней мере мне так кажется…
— Этот самый мотосвященник, — сказал прохожий, — по-моему, всего-навсего жулик.
— Меня он ни разу не обжулил, — ответил Сидролен, — потому что я ему ни разу не подал.
— Но вы могли бы подумать о других, — сказал прохожий, — о тех, кого он, вполне вероятно, обжулил.
— Я никому зла не желаю, — сказал Сидролен.
— Это вы так утверждаете.
Сидролен глядит на прохожего, чье лицо ровным счетом ничего не выражает, и в этот момент их окликают.
— Это к вам обращаются, месье, — говорит прохожий Сидролену.
— Здравствуйте, мадемуазель, — говорит Сидролен.
— Это к вам обращаются, месье, — говорит девица прохожему.
— Если я правильно понял, мадемуазель, — говорит прохожий, — вы путешествуете автостопами.
— О да, я есть туристка и канадка, и я…
Прохожий щелкает пальцами, и к тротуару подкатывает огромный шикарный уаттомобиль, — для таких больших уаттомобилей всегда находится место у тротуара; из него выходит шофер в ливрее, он распахивает дверцу, девица садится в машину, а прохожий говорит Сидролену:
— Видали, как эта малышка с ходу учуяла большой уаттомобиль?
Он тоже садится в машину, и все это вмиг исчезает. Сидролен обращается к Сидролену:
— Сколько же здесь прохожих? Факт есть факт: либо их гораздо больше, чем хотелось бы, либо это один и тот же прохожий, который размножается почкованием. Что же до мотосвященника — это уж точно тот же самый… насколько можно судить; но вот канадки… нет, нет, эти, несомненно, разные, ведь среди них встречаются и язычницы, и многоязычницы. А может, нам еще предстоит увидеть и других — лиловых или серо-буро-малиновых и говорящих на черт знает какой тарабарщине. Эта, последняя, была подозрительно черновата, а, впрочем, может, они все и одинаковы. Как прохожие. Вот этот уж точно не настоящий прохожий, на нем форма. Что вам угодно, месье?
— Не могли бы вы мне указать, где тут стоит на якоре мамзель Ламелия Сидролен?
— Да вот здесь прямо и стоит, — отвечает Сидролен.
— А вы имеете какое-нибудь отношение к этой юной особе? — подозрительно спрашивает прохожий.
— Еще бы нет! — отвечает Сидролен. — Я ей отец.
— Вот здорово! — восклицает тот с самой искренней радостью. — А я как раз пришел просить ее руки.
— Ну, вы везучий, как я погляжу: с ходу попали на нужного человека.
— Так да или нет? Я, знаете ли, не очень-то к этому стремлюсь, но подумал-подумал и решил: а почему бы и нет, в конце концов; ну а потом еще она мне намекнула, что у нее уже животик с секретом, как говаривал мой дед, а он был тоже большой ходок по этой части, — судите сами: у меня не менее семидесяти двух побочных кузенов или детей данных кузенов, но поскольку я — человек чести (хотя, заметьте, в нашем деле ничего не стоит наделать детей на каждой остановке по всему маршруту; один мой коллега ухитрился даже обилетить пассажирку младенчиком между улицей Пти-Жан и Оперой), то я хочу сказать, что этот вопрос мне знаком, и не было бы ничего удивительного, если бы я, как говорится, проехал мимо, но я решил иначе и сделал остановку, так что призываю вас воспользоваться случаем. Ну и к тому же я не прочь пожить на барже.
— Вот на это не рассчитывайте, — говорит Сидролен.
— Да у вас на борту вроде бы не тесно.
— Мои дочери, — заявляет Сидролен, — выходя замуж, покидают баржу. Такова наша семейная традиция.
