Барсуков видел, что делается с Толстолобиком. Он трепещет на льду, бьет хвостом и хватает ртом воздух. Ай да Евгения, ай да молодец! Как она мигом сообразила, как его за жабры взять! И подсказывать не надо, и отмывать не надо!
— Ну как, вы согласны? — безмятежно спросил Барсуков.
И Толстолобик сломался. Закивал. Слов у него не было.
— Тогда — за дело, — сказал Барсуков. — Евгения Юрьевна, пригласите сюда Владимира Дмитриевича.
Малиныч прибежал. Он был незаменим, если требовалось срочно достать машину, уломать грузчиков, посчитать, погрузить, отправить, разгрузить, спрятать. То, что с трудом удалось бы целому штату сотрудников МЧП, сделал один Малиныч. Мгновенно он слетал на Волоколамское шоссе, перехватил за узду фуру и пригнал к МЧП; ровно через десять минут машина стояла под крышей склада, а вокруг бегал Толстолобик и хватал пьяных грузчиков за спецовки, а те отбивались, кивая на стенные часы — конец, мол, рабочего дня!
Малиныч подошел к делу с другой стороны. Открыл багажник «Волги» и пальцем поманил бригадира. Тот нехотя подошел, глянул — и вцепился ему в грудки:
— Стой, мужик! Мы сейчас! Сейчас все сделаем!
Малиныч вырвался и выразительно показал на наручные часы:
— Чтоб мигом!
А тот уже бежал собирать бригаду. Минута — и погрузка началась. Да как организованно! Как бережно передавали они коробки один другому, как аккуратно складывали рядочками, а Малиныч только покрикивал:
— Не так кладешь! Ровней, ровней! Мне считать надо!
И грузчики беспрекословно подчинялись, опасливо косясь на злого мужика, размахивающего руками.
Барсуков и Евгения наблюдали со стороны.
— Вот заметьте, Евгения Юрьевна, — философствовал Барсуков. — Кто я есть? Помните роман Чернышевского «Что делать?» Как там писатель говорит о Рахметове? Их мало, но они как теин в чаю, они как двигатели двигателей, они как соль соли земли. Или что-то в этом роде. Что бы стало с этим канамицином без нас? В августе его бы сожгли. И дело ведь отнюдь не в Толстолобике. Толстолобик тоже человек, и ничто человеческое ему не чуждо. И любимый цвет его — зеленый, а не красный, как у Маркса.
Евгения взглянула на него насмешливо, но Барсукову показалось, что улыбка была поощрительной.
— Но Толстолобик, — продолжал разглагольствовать шеф, — рыбка государственная, а нашему государству нет никакого дела до заключенных, каждый десятый из которых болен туберкулезом. Вот вы, Евгения Юрьевна, сразу об этом подумали, а правительство додуматься до таких простых вещей не в состоянии. МЧП ведь организация тоже государственная, как и вся пенитенциарная система. Вот где с людьми случаются чрезвычайные происшествия! И этих людей сто тысяч! Перевези эти лекарства в колонию, чтобы они не пропали, вколи канамицин туберкулезникам. Вот тебе сотни тысяч спасенных россиян.
Малиныч в это время дирижировал оркестром грузчиков. Правая рука его взлетела вверх. Стоп! Тут же подбежал Толстолобик, заглянул в кузов — в чем дело? Грузчики натягивают сетку, чтобы коробки не болтались при езде. Опять взмах рукой — и погрузка продолжилась. Бережлив Малиныч, бережлив.
— Вот что значит — свое, — заметил Барсуков. — Да! На чем я остановился? На Министерстве чрезвычайных происшествий. Так вот, МЧП у нас вытащит одного из развалин, и телевидение, захлебываясь, кричит об этом на всех углах. Подвиг они совершили, подвиг! Подвиг должен быть незаметен, анонимен, как у нас с вами. Скольких несчастных мы спасем? Вы задумывались? Представьте, больной с открытой формой туберкулеза вышел на волю. Скольких людей он заразит? Пятьдесят! И вот вам уже не сто тысяч, а миллионы спасенных нами жизней. Какое там МЧП! Такое МЧП и не снились.
Но тише, подходит Толстолобик в тщетной надежде услышать, куда пойдет груз.
— Подходите, Семен Семенович, присоединяйтесь к нашей беседе. Мы тут как раз с Евгенией Юрьевной говорили, в какой замечательной организации вы работаете. Скольким людям вы спасли жизнь!
— Да, — согласился Толстолобик. — Вот недавно мы готовили самолет в Турцию. Там землетрясение было. Работали всю ночь в авральном режиме. Комплектовали заявку на медикаменты. Отбирали самое лучшее.
— Все понадобилось? — невинно спросил Барсуков.
— Да нет, конечно. Большую часть оставили в подарок турецкому народу. Не будешь же забирать назад, когда у людей такое горе!
— Да-да, горе-горе, — закачал головой Барсуков.
В это время погрузили канамицин с одного склада, и фура потянулась к другому. Толстолобик поспешил вслед.
— Перед турками им неудобно! О страна непуганых идиотов! За валюту закупаем импортные лекарства — и для кого? Для турок? Чтобы они проливы закрывали для наших кораблей? А нефтепровод в Джейхан? Женечка, вот вы философ, как вы думаете, патриот я или нет, судя по этой негоции?
— Как вам сказать? Количественно — это изобилие эпохи, а качественно стоит по ту сторону добра и зла.
Это была цитата из романа некоего Огнева «Дневник Кости Рябцева», растрепанную книжку которого она нашла на антресолях квартиры, где жил когда-то Чаянов, а теперь жили они. Забавная книжка. Там герой Костя Рябцев мучится проблемой: что есть танец с девушкой? Не есть ли это просто замаскированное половое трение? И бегает за разъяснениями к своему учителю, на что тот отвечает подобными сентенциями. Барсуков о таком писателе никогда не слышал, но цитата ему понравилась, и он захохотал.
— Сами сочинили?
— Гегель, — соврала Евгения.
Барсуков недоверчиво покосился на женщину, потому что не всегда понимал, когда она говорит серьезно, а когда шутит. Евгения отрешенно улыбалась.
Фуру загрузили, Малиныч сел как экспедитор в кабинку, Барсуков за руль «Волги», и процессия двинулась в путь. Только они выехали на Ленинградский проспект, Барсуков в стекло заднего обзора заметил приклеившуюся за ними «шестерку» и захохотал:
— Во дурак!
— Кто? — не поняла Евгения.
— Толстолобик. Оглянитесь: прилип. Следит, куда мы везем его канамицин.
С такими простачками они сталкивались неоднократно, поэтому разгружать фуру будут в цоколь здания на Гоголевском бульваре. Барсуков специально переоборудовал заброшенный подвал особняка под склад, чтобы поставщик проследить не мог, куда дальше пойдет его товар. Кроме склада в подвале находилась сауна, маленький бассейн, тренажерный зал, массажный кабинет и нечто вроде гостиной с удобными диванчиками и креслами у камина. Рядом с камином — огромный аквариум, где плавали любимейшие рыбки Барсукова — пираньи. Такие миленькие рыбки, но обглодать человека могут в момент. После финской сауны, купания в прохладной воде бассейна и массажа дорогие гости расслаблялись, развлекаясь тем, что пили чай с коньячком и кормили мясом пираний. Но это уже без Евгении.
У метро она попросила ее высадить.
Глава третья
Жила Евгения недалеко от офиса, в переулке Остоженки, рядом с Зачатьевским монастырем. Она пересекла бульвар, перешла Пречистенку, миновала гранитный памятник и вдруг словно зацепилась за него, встала и задумалась: а кому памятник? Несколько лет здесь живет, а так и не удосужилась узнать. То ли Маркс из скалы вырублен, то ли Энгельс? Впрочем, что это она? Что Маркс, что Энгельс… Евгения не додумала, ее кто-то толкнул и вывел из забытья. Стояла она перед магазином, который среди местных старушек, основных обитателей здешних коммуналок, назывался просто: «Три поросенка». Евгения постояла-постояла и пошла дальше. Нечего ей в магазине делать. Михаил все давно купил, свекровь приготовила, стол накрыли и ждут. И Сашка ждет. У Евгении сегодня день рождения.
