Через некоторое время после любезного осведомления со стороны губернатора о сыне магараджи Гурдасе последний явился, и Нункомар представил его гостям с отечески нежной гордостью. Гастингс сказал молодому человеку несколько любезных слов, но взгляд его пытливо и пронизывающе следил за лицом молодого индуса, который то и дело поглядывал на отца боязливым, мрачным взором, а при чрезмерно отеческих нежных словах даже не мог скрыть горькой улыбки.
Затем Нункомар счел нужным особенно лестно отозваться о Вильяме Бервике, статью и умом которого он не мог нахвалиться. При упоминании Нункомара о молодом офицере Дамаянти низко склонила голову к цветку лотоса. Магараджа из-под опущенных ресниц пытливо смотрел на губернатора, но последний остался неподвижен и непроницаем, он только подтвердил похвалы магараджи. После окончания визита Нункомар проводил гостей до порога своего дома, причем весь штат его прислуги поклонился губернатору до земли.
— Мне будет очень приятно, — обратился Уоррен Гастингс к баронессе, — если ты ближе сойдешься с этой прелестной индуской Дамаянти. Она очень умна, и если умело руководить ею, то можно узнать многое о местных обстоятельствах, подробное знание которых мне крайне необходимо.
— Клянусь Богом, — сказала баронесса, — она замечательно хороша собой, но и очень несчастна и, кажется, сделается еще несчастнее.
— Несчастна? Почему?
— Она не любит супруга, который гораздо старше ее.
— Индусским женщинам этого и не требуется, — возразил он. — Роскошь и богатство заменяют им любовь.
— Нет! — воскликнула баронесса. — Только не этой, только не Дамаянти. У нее сердце полно пылкой страстью, и если она, может быть, до сих пор легко обходилась без любви, то только потому, что не знала ее, теперь же ей, бедняжке, придется сделаться еще несчастнее.
— Но почему же?
— Потому что она увидела и полюбила сэра Вильяма.
— Она видела его всего один раз, — заметил Гастингс недоверчиво.
— А разве один взгляд не решает все? Не решает судьбу сердца? Разве я не полюбила тебя с первого взгляда? Поверь мне, в этом женщина никогда не ошибается. Когда упомянули имя сэра Вильяма, я заметила, что Дамаянти его любит, и что она несчастна, глубоко несчастна, и будет еще несчастнее при ее пламенном сердце.
Гастингс задумчиво уставился на голову своей лошади; он, по-видимому, не разделял сострадания баронессы к прекрасной индуске, напротив, на его тонких губах заиграла улыбка удовольствия.
В следующую затем ночь полковник Чампион вернулся из своей экспедиции так же тихо, как и отправился. Слуги, прибежавшие с факелами, очень удивились, когда из середины сомкнутого конного отряда были выведены великий визирь Риза-хан и генерал Шитаб-Рой. Они спешились. К ним подошел с непокрытой головой полковник Чампион, сопровождаемый ротой солдат, и повел их во дворец, где уже были приготовлены для них помещения. Великий визирь был бледен и серьезен, но в осанке и выражении лица тщательно старался сохранить холодное спокойствие, так как магометанин, фаталист по природе, покоряется судьбе. Менее покорным судьбе оказался Шитаб-Рой. Его левая рука судорожно сжимала клинок шпаги, которую у него не отняли, а правой он нервно теребил складки мундира, бормоча сквозь зубы ругательства.
Вся дворцовая прислуга была крайне изумлена. Они хорошо знали визиря и Шитаб-Роя и часто видели их в числе самых почетных гостей прежнего губернатора, и вдруг теперь этих гордых, всеми уважаемых сановников привозят сюда арестованными. Что могло вызвать такое невероятное, ужасное событие? Что за человек этот новый губернатор, когда он осмелился совершить такое дело? Слуги, дрожа, стояли в коридорах и низко склоняли головы перед арестованным визирем, которого полковник Чампион со всеми признаками глубочайшего уважения вел в назначенное для него помещение, перед которым поставил довольно значительный караул.
С арестованными прибыло несколько магометан, личных слуг, а кроме того, им был предоставлен еще и местный штат прислуги, которым внушили обходиться с арестованными с должным их званию и сану уважением. Караульным было выдано удвоенное число патронов и приказано стрелять во всякого, кто без разрешения вздумал бы выходить из запертого помещения или попытался бы туда проникнуть.
Сэр Вильям находился около полковника, и оба, уверившись в благонадежности караула, отправились в кабинет губернатора, чтобы доложить об исполнении поручения. Несмотря на поздний час, Уоррен Гастингс немедленно принял полковника. Он сидел перед письменным столом, закутанный в шлафрок, углубившись в чтение писем и бумаг, но тотчас же встал, чтобы приветствовать вошедших. Его обыкновенно спокойное лицо выражало крайнее напряжение.
— Ну, — спросил он, — удалось ли дело? Привезли вы визиря?
— Я получил приказ привезти его живого или мертвого, и если бы мне не удалось исполнить приказания, то меня бы здесь не было. По счастью, я доставил его живым.
— А Шитаб-Роя? — спросил Гастингс с беспокойством.
— Он также здесь, но переносит свое несчастье не с таким спокойствием, как визирь, и, полагаю, он совершенно прав, если гневается, так как я никогда не знал человека более храброго и преданного Англии. Неблагодарность — политическая необходимость, но солдат никогда не поймет ее.
Гастингс пожал руку полковника, говорившего дрожащим от глубокого волнения голосом.
— Благодарите Бога, полковник, — сказал он, — что вы призваны быть солдатом, а не кем-нибудь иным. Но будьте спокойны, арестованным не грозит опасность, мне приходится исполнять приказание, ослушаться которого я не смею. Но я никогда не пойду далее буквального повиновения, и на этот раз, обещаю вам, случится только то, чего требует укрепление и расширение могущества нашего отечества.
— Слова вашей милости успокаивают меня, — сказал полковник, вздохнув с облегчением. — Как тяжка должна быть вина арестованных, чтобы перевесить все то, что они сделали хорошего на службе Англии.
— Не пытались ли они сопротивляться? — спросил Гастингс.
— Когда я объявил Риза-хану об аресте, он приказал телохранителям набоба держать наготове оружие; Шитаб-Рой обнажил шпагу, и, если бы дело дошло до борьбы, все магометане единодушно восстали бы против нас. Я, конечно, победил бы их, потому что у меня было достаточно людей, но, клянусь Богом, это было бы кровавой резней.
— Каким же образом вы избегли этого?
— Я разъяснил визирю, что сопротивление бесполезно. Убедил его в том, что сила на моей стороне и поклялся, что стану биться насмерть. Я просил его пощадить людей и покориться неизбежному. Визирь колебался, а Шитаб-Рой, пылая гневом, закричал: «Тысячу раз лучше умереть честной смертью, нежели жить обесчещенным, и если английский народ, которому я слепо верил и за который сражался, способен на такую неблагодарность, то пусть, по крайней мере, видит, что я так же храбро и отважно умею защищать мою жизнь и свободу, как когда-то защищал от врагов его знамя! Вперед, друзья мои, вперед!» Он взмахнул саблей, в ту же минуту его люди обнажили оружие и бросились нам навстречу. Первая шеренга моих солдат приготовилась стрелять. Команда «Пли!» уже готова была сорваться с моих губ. В эту минуту распахнулась дверь зала, и вошла бегум Мунни с сыном своим — набобом. Ребенок с испугом смотрел на массу готовых к бою вооруженных людей, стоявших друг против друга.
