Демократический конвент
Решающее испытание наступило в июне 1932 года, когда демократы собрались на свой национальный съезд в Чикаго. Республиканцы в том же городе уже провели двумя неделями ранее свой национальный конвент, без особых споров выдвинув молчаливого президента Гувера на новый срок. Единственный несогласный делегат республиканского съезда, пытавшийся выдвинуть на пост президента снова Кальвина Кулиджа, был просто выведен из зала полицейским. Что предлагал бизнес ради спасения страны в самую трудную зиму Великого кризиса, в 1933 году? Призванным в комитет сената по финансам лидерам американского предпринимательства был задан вопрос, как выйти из сложившегося положения. Рецепт «хозяев Америки» суммировал Бернард Барух: «Сбалансируйте бюджет, прекратите тратить деньги, которых у нас нет… Взыскивайте налоги, взыскивайте налоги со всего». И республиканская партия посчитала эту мудрость неоспоримой.
В отличие от республиканского съезда, который кто-то уже называл похоронами, съезд демократов двумя неделями позже в огромном зале чикагского стадиона обещал быть более шумным. «Нью-Йорк Тайме» заметила: «Если для республиканцев политика — это бизнес, то для демократов она — удовольствие».
Рузвельт не поехал на съезд, он предпочел остаться в Олбани. Здесь, в тишине губернаторского особняка, решения принимались более спокойно. Его эмиссары — Луис Хоув, Джим Фарли и Эд Флинн открыли рузвельтовскую штаб-квартиру в чикагском «Конгресс-отеле», обеспеченную надежной связью с Олбани.
Задача стояла сложная, но шансов было немало. Рузвельт после первичных выборов уже вел за собой тридцать четыре штата и шесть территорий. А в целом ему нужны были голоса 768 выборщиков. Настоящая битва наступила после трех дней цветистого красноречия и удушающей жары, которая нередко посещает летом берега Мичигана. Несколько подготовительных мер уже было предпринято. К примеру, делегацию каждого штата встречал голос Рузвельта из репродуктора. Лидеры делегаций вели продолжительные телефонные переговоры с нью-йоркским губернатором Собственный оператор, предотвращая утечку информации, переключал телефоны. Секретаршам в целях сохранения секретности было запрещено знакомиться с мужчинами. Была избрана вместо гимна песня «Вернулись счастливые дни». Это была находка. Песня стала своего рода заглавным мотивом, своего рода музыкальной заставкой правления Рузвельта.
Под звуки этой мелодии 30 июня 1932 года старый друг — Джон Мэк из графства Датчес выдвинул кандидатуру Франклина Рузвельта.
Этикет требовал согласия на номинацию после недельного размышления. Но непревзойденный мастер оценки психологической ситуации Рузвельт спиной ощутил, что в данном случае стереотипы неуместны, что настал момент тех слов, в которых давно нуждалась обеспокоенная нация. Жесты и слова сейчас значили многое. Не ожидая обычной — недельной — паузы, в тот же день, 2 июля 1932 года, Рузвельт, Элеонора, двое сыновей, три секретарши и два телохранителя вылетели из Олбани на взятом напрокат фордовском трехмоторном самолете. В ходе всего полета Рузвельт и Розенман продолжали работу над речью о принятии номинации. После посадок в Буффало и Кливленде, завершив девятичасовой полет, самолет приземлился в Чикаго.
Американцы любят это: полет на самолете и превосходная речь.
Шляпа слетела с головы претендента, очки соскользнули с переносицы, но фирменная улыбка Рузвельта оставалась все той же при виде толпы, чествовавшей избранника демократов. Его ноги в протезах зашагали прямо к трибуне. Держась за нее крепкими руками, Рузвельт медленно рассматривал многотысячную толпу. Перед страной стоял пятидесятилетний широкоплечий человек, с седеющими волосами, голубоглазый, большая морщина вокруг рта. Перед страной стоял единственный политик, смотревший на экономику как на моральную проблему. Десять миллионов американцев включили радиоприёмники.
Радиоволны Америки разносили вибрирующий голос: «Я приступаю к выполнению стоящей передо мной задачи, отойдя от абсурдной традиции нарочитого незнания того, что происходит с моей кандидатурой. Вы выдвинули меня, и я знаю это, и благодарен за оказанную мне честь. Пусть будет символом то, что я ломаю традицию. Пусть задачей нашей партии будет слом ненужных традиций». Впереди стоит задача выработки действенной программы реконструкции. Чего американский народ желает более всего? «По моему мнению, двух вещей: работы, создающей моральные и духовные ценности, и безопасности — для себя и для своих семей. Работа и безопасность — не просто два слова. Это духовные ценности, реализовать которые мы должны стремиться».
Рузвельт обозначил пункты своей программы так: федеральная помощь обездоленным, крупномасштабные общественные работы, отмена сухого закона, посадка лесов на потерявших плодородие землях, сокращение процентной ставки на закладные под дома и фермы, добровольный контроль фермеров (компенсируемых федеральным правительством) над урожаями, понижение внешних тарифов.
Рузвельт первоначально не придал особого значения словосочетанию «новый курс». В ажиотаже общего подъема смешалось и большое, и малое. Скажем, сыграла свою роль популярная карикатура: фермер изумленно смотрит на проносящийся над головой аэроплан, на крыльях которого значится новое кредо страны: «Новый курс». Эти слова отныне вошли в язык Америки.
Рузвельт закончил речь так: «Мы должны обеспечить более равномерное распределение национального богатства. Надежды не должны пропасть втуне. Я обещаю американскому народу новый курс. Речь идет о большем, чем избирательная компания; это призыв к оружию. Помогите мне не победить на выборах, а возвратить Америку ее народу».
Отныне губернатор Нью-Йорка становится во главе сборного пункта тех, кто считал, что национальный пожар нужно тушить немедленно, а не ожидать перемены ветра.
Чтобы не спугнуть судьбу, Рузвельт приложил все мыслимые усилия. 14 сентября 1932 года речью в То-пеке (Канзас) он начал турне по стране. Речь в Топеке была плодом размышлений 25 авторов. Он любил эту умственно-речевую борьбу. Он был красноречивым и умелым оратором. Его поезд «Рузвельтовский особый» исколесил всю страну. Он проехал двадцать тысяч километров, произнес шестнадцать больших речей и шестьдесят семь коротких. И в ходе этого нового знакомства с Америкой Рузвельт испытал подлинный шок от масштабов обрушившейся на страну беды. «Я видел лица тысяч американцев. Они имеют испуганный вид потерявшихся детей». В 1932 году это не было преувеличением В качестве одного из речевых приемов Рузвельт сформулировал стандартное обвинение против Герберта Гувера, состоящее из четырех пунктов. Во-первых, Гувер поощрял спекуляцию и избыточное производство, проводя ошибочную экономическую политику. Во-вторых, он пытался приуменьшить масштабы бедствия и не донес до людей всю сложность положения. В-третьих, он ошибочно обвинил в бедствии другие нации мира. И наконец, он отказался признать и исправить случившиеся в стране беды — он откладывал помощь, он забыл о реформах.
Гувер не верил в возможность своего поражения, четыре года назад он повел за собой сорок штатов. Как только ему сообщили, что у Рузвельта есть шансы, он пообещал секретарю «сражаться до конца». Он утешал себя сам: Рузвельт не выдержит многомесячного напряжения. Еще ранее он сказал, что Рузвельт потерял доверие деловых людей, большого бизнеса, а это, по мнению Гувера, исключало возможность его победы в Америке. Он изумленно смотрел на «перебежчиков» в лагерь Рузвельта — сенаторов Бора из Айдахо и Хай-рема Джонсона из Калифорнии. Он знал, что такие владельцы компаний, как Форд, приказали своим служащим «голосовать правильно». Но стоило президенту в целлулоидном воротничке отправиться «в народ», как стало немного понятнее, что шанс у Рузвельта есть. Гувер увидел ненависть. И ничего другого не мог увидеть политик, потерявший главное человеческое достоинство — сочувствие. Гувер бросился в бой несмотря ни на что. В Демойне он сказал, что в случае избрания Рузвельта «трава вырастет на улицах сотен городов, тысяч городов; сорняки будут расти в полях миллионов ферм».
