Русский коммунизм исходит из совершенно другого представления о человеке, поэтому между ним и социал-демократией – не тротуар и даже не мостик, а духовная пропасть. Но именно духовная, а не политическая. Коммунисты могут вести дела, «как социал-демократы» – приходится приспосабливаться. Ленин, провозгласив НЭП, не стал социал-демократом. Но думать, как они, коммунисты могут. Если же станут так думать в условиях, когда не изменилось господствующее в России пpедставление о человеке, то будут не социал-демократами, а просто ничем – будут обманывать идущих за ними людей. Имя же нацепить можно любое. Так же как вор, пропивающий украденное народное богатство, не становится буржуа, ренегат коммунизма не становится социал-демократом только оттого, что он ренегат. Ему еще надо проникнуть в сокровенное знание.
Социал-демокpатами у нас pеально может стать очень небольшая часть действительно «обpащенных» интеллигентов, но эта часть пока что вполне довольствуется Гайдаpом и Явлинским. Она еще во власти либеpальной утопии.
Об этом – в следующей статье.
Коммунисты и социал-демократы: истоки различий
В прошлой статье я говорил, что социал-демократия выросла из капитализма и из ощущения человеком самого себя как индивидуума.
Что же позволило социал-демократам «очеловечить» капитализм, не порывая с ним? Есть ли это условие в России – ведь от этого зависит шанс коммунистов превратиться в социал-демократов без саморазрушения. Как ни странно, но это условие – изначальный расизм капитализма, вытекающий из деления рода человеческого на избранных и отверженных. Он позволил не просто награбить невероятные средства из колоний, но и обеспечить постоянную подпитку «гражданского общества» ресурсами почти всего мира. Средства на социальные гарантии вырваны только из этого потока, а из своих «кровных» прибылей буржуазия не дала бы ни гроша. Этот же расизм позволил долго подвергать и рабочих своей нации страшной, именно нечеловеческой эксплуатации, чтобы через двести лет, «прокрутив» награбленное, выделить часть на социальные нужды. Ясно, что этих условий у России нет, и если мы сегодня примем страдания, они не приведут ни к чему «человечному».
А что у нас, в России? Общинное сознание не перенесло капитализма и после гражданской войны рвануло назад (или слишком вперед) – к коммунизму. Индивидуума так и не получилось из советского человека. Здесь ребенок рождается именно с коллективными правами как член общины, а вот личные права и свободы надо требовать и завоевывать.
В советском социализме было много общинного. Человек, как член общины, имел право на пропитание (которое в принципе отрицал Мальтус для индивидуума). Ведь многое у нас давалось «не по труду». И тем, кто сдвинулся к социал-демократии, это было нестерпимо («мой сосед пьяница и забулдыга, а живет в теплой квартире, как и я, а меня это сна лишает; научите, товарищ Сахаров, как его из квартиры выгнать»).
Огрубляя, обозначим, что коммунизм вытекает из идеи общины, а социал-демократия – из идеи общества. Разное у них равенство. В общине люди равны как члены братства, что не означает одинаковости. В обществе, напротив, люди равны как атомы, как индивидуумы с одинаковыми правами перед законом. Но вне этих прав, в отношении к Богу они не равны и братства не составляют. Гражданское общество имеет своим истоком идею о предопределенности. Это значит, что люди изначально не равны, а делятся на меньшинство, избранное к спасению души, и тех, кому предназначено погибнуть в геенне – отверженных. О том, как это повлияло на отношения с «дикими» народами и с «расой рабочих», упоминалось в прошлой статье.
Вот утверждение кальвинистов (1609 г.): «Хотя и говорят, что Бог послал сына своего для того, чтобы искупить грехи рода человеческого, но не такова была его цель: он хотел спасти от гибели лишь немногих. И я говорю вам, что Бог умер лишь для спасения избранных». Шотландские пуритане даже не допускали к крещению детей тех, кто отвергнут Богом (например, пьяниц). Это – отход от сути христианства, шаг назад, к идее «избранного народа». Видимым признаком избранности стало богатство.
И это была не просто идеология, вроде нашего Суслова – это проникло в самое сердце Запада. В историю вошло письмо герцогини д'Эсте к Кальвину (Гете даже положил его в основу одной из своих драм). Она писала, что возненавидела бы отца и мужа, если бы удостоверилась в том, что они принадлежат к числу отверженных. Вот какое освобождение от человеческих «уз» дало учение об избранности.
Чтобы возникло общество, надо было полностью уничтожить, растереть в прах общину с ее чувством братства и дружбы. Стали настойчиво повторяться слова пророка Иеремии: «Проклят человек, который надеется на человека». Читались проповеди, разоблачающие дружбу как чувство иррациональное. Насколько отрицались все сугубо человеческие связи сердца, видно из такого общего правила: «Добрые дела, совершаемые не во славу Божью, а ради каких-то иных целей, греховны». Вдумайтесь: вся теплота человеческих чувств, которая была освящена христианством, теперь отвергнута. Остались или дела по расчету, исключающие понятие Добра, или дела во славу Бога, исключающие влияние интересов человека. Макс Вебер, показывая, как из всего этого вырос «дух капитализма», приводит массу примеров, каждый из которых поражает глубиной перестройки, обрушившейся на Европу.
Все привычные заповеди изменили свой смысл. Вот как стал трактоваться, например, завет любви к врагам: «Мы тем сильнее отомстим, если, не свершив отмщения, предадим ближнего в руки мстителя-Бога… Чем сильнее будет месть обиженного, тем слабее будет месть Бога». Какая рафинированная мстительность, многократно страшнее, чем «око за око». Мы же всегда понимали этот завет как попытку кротостью спасти, а не погубить, душу врага нашего.
Я знаю, что многие марксисты будут недовольны – мол, при чем здесь эта поповщина? Есть классовые интересы, есть коммунисты, есть ревизионисты, все ведь ясно. Они заблуждаются. Человек живет не только интересами, его поведение регулируется культурными нормами, которые идут от отца к сыну. Стержень этих норм, поразительно устойчивый, и есть эта «поповщина», о которой нынешний клерк, рабочий или даже панк на Западе и не подозревают. Да, капитализм, окрепнув, отбросил религиозные подпорки, ушел от них, как корабль со стапелей. Но многие коды заложены глубоко. Чтобы понять социал-демократию, надо понять, что она преодолевает, не отвергая.
Рабочее движение завоевало многие социальные блага, которые вначале отрицались буржуазным обществом, ибо мешали Природе вершить свой суд над «слабыми». Сам Дарвин, например, сожалел о том, что прививки сохраняют жизнь «слабым». Он писал: «у каждого, кто наблюдал улучшение пород домашних животных, не может быть ни малейших сомнений в том, что эта практика [прививки] должна иметь самые роковые последствия для человеческой породы». Бедность ненавиделась как симптом отверженности, греховной лености. Кальвин настрого запретил подавать милостыню, а в Англии безработных собирали в страшные «работные дома». Закон о бедных поражает своей жестокостью.
На какой же духовной матрице вырастала «социальная защита»? На благотворительности, из которой принципиально была вычищена человечность. Как пример Вебер приводит шествие в церковь приютских детей Амстердама в шутовском двухцветном наряде: «это назидательное зрелище служило во славу Божью именно в той мере, в какой оно должно было оскорблять „человеческое“ чувство, основанное на личном отношении к отдельному индивиду». И ведь это – даже в ХХ веке!
