Мой человек заманил „Дарью“ в подготовленную для нее ловушку, воспользовавшись невниманием „князя Муранова“ и барона Корфа, а также отсутствием князя Репнина и распорядившись отправить ее чистить стойла в конюшне, что повергло глухонемую служанку в такой ужас, что она заговорила и к тому же — на чистейшем польском языке, подвергнув моего человека нецензурной шляхетской брани.
Из чего смею заключить, что смерть Ольги Калиновской представляется мне вымышленной, и она по-прежнему продолжает находиться подле интересующей вас особы, подвергая опасности его жизнь. Судя по всему, в этом деле замешаны равно как барон Корф, так и князь Репнин, которые заведомо скрывают от вас правду об истинном положении вещей.
Как патриот и глубоко лояльный сын государства предполагаю в деяниях вышеназванных персон тайный умысел в отношении интересующей вас особы, которая вполне может быть удержана ими в поместье барона Корфа даже не по своей воле. На что указывает и ранение „князя Муранова“, ибо прежде оба — и барон Корф, и князь Репнин — были замечены в сношениях с цыганами, а особенно девицей, гадалкой Радой, которая, насколько мне стало известно, предсказала „князю Муранову“ скорую смерть от чужой руки.
За сим прошу вашего милостивейшего согласия произвести в отношении барона Корфа и князя Репнина дознавательные действия в целях заключения их под стражу по причине пособничества государственной преступнице и за реальную угрозу жизни интересующей вас особы.
Всегда с горячим желанием готов выполнить любое ваше поручение лично и с нетерпением ожидаю вашего скорейшего приказа.
Предводитель уездного дворянства, добропорядочный гражданин и верный слуга Отечеству нашему…»
Прочитав письмо Забалуева, Бенкендорф почувствовал себя неуютно. Он в раздражении бросил испещренный мелкими округлыми буковками листок на стол и принялся барабанить пальцами по зеленому сукну.
Надо было точно рассчитать все слова, которые предстояло сказать императору. Сообщение Забалуева оказалось для Александра Христофоровича полной неожиданностью. Тогда, глядя на окровавленное тело Калиновской и безутешно рыдавшего над ней Александра, он был уверен и в искренности этих слез, и в благополучном — насколько можно считать таковым самоубийство Ольги — разрешении этой семейной «польской проблемы». На какой-то миг ему даже стало жаль наследника, глубоко переживавшего потерю бывшей возлюбленной, и Бенкендорф позволил себе смягчиться и оставил Александра в покое, хотя и под присмотром.
И что же оказалось? Калиновская жива, а наследник, по-видимому, не без участия все того же Корфа, устроил публичный и отвратительный фарс, выставив его, шефа жандармского корпуса, глупым мальчишкой, доверчиво расчувствовавшимся под впечатлением от переживаемого Александром фальшивого горя. Наследник не только жестоко обошелся с ним, но и оскорбил его лучшие верноподданнические чувства и многолетнюю преданность императорской семье.
Сознавать это было для Бенкендорфа невыносимо. Еще никогда прежде никто так не издевался над его привязанностью к царской фамилии. Николай уважал его и всегда принимал его помощь, к его мнению прислушивались главы иностранных государств, его боялись вольнодумцы и узурпаторы, к нему шли на поклон добропорядочные граждане. И вот теперь все это — коту под хвост?! И понадобилось только желание надменного сиятельного юнца, чтобы свести на нет и годы безупречной службы, и непоколебимость убеждений в важности твоих деяний для правящего монарха и государства.
Бенкендорф попеременно то бледнел, то лицо его вдруг наливалось багрецом — до синевы, до удушья, и кашель опять принялся за него. Бенкендорф, мучительно изогнувшись, встал и подошел к сейфу в стене, где вместе с наиважнейшими документами хранил особые капли, снимающие приступ. Быстро глотнув из пузырька, он какое-то время стоял, оперевшись на стену, но вскоре пришел в себя и вернулся на свое место — аскетический порядок на столе придавал мыслям организованность и четкость.
Александр Христофорович еще раз пробежал глазами донесение Забалуева, и в который раз похвалил себя за предусмотрительность. Хорошо, что он не доверился наружному наблюдению. Внутренний агент, как всегда, пришелся к большей пользе и, главное, вовремя. Судя по всему, Калиновская еще находилась в имении Корфа, и можно было успеть перехватить ее.
Успешным завершением этой операции Бенкендорф оправдал бы свою ошибку перед императором и получил полную власть над наследником, который неизбежно стал бы просить у него заступничества перед отцом. И в силах Бенкендорфа оказалось бы либо сокрыть все, либо объявить императору о совсем небезобидном розыгрыше, устроенном Александром. При дворе все, от Николая до последней фрейлины, были уверены в смерти Калиновской, и по этому поводу даже состоялись переговоры с польским двором.
Невероятно! Мальчишка одурачил всю Европу и преспокойно отправился с приятелями в придорожный трактир, чтобы отпраздновать свою победу с заезжими пьянчужками и в компании грязных цыган. Да еще и тосты произносил о свободе!.. Кстати, о свободе — это он подчеркнет особо. Любовные шалости — это одно, а вольнодумные манифесты — совершенно другое. Что ж, господа князья и бароны, не удалось доказать ваше вольтерьянство прежде — сейчас-то уж точно не отвертитесь! Мстить наследнику невозможно, да и не в его правилах обижаться на монархов, которым Бенкендорф предан бесконечно и беспрекословно, а вот Корф с Репниным ответят за все. И за проступок наследника в том числе!
Аккуратно вложив донесение Забалуева в папку, Бенкендорф направился к Николаю. Тот принял его немедленно — он ждал новостей из Двугорского, императрица постоянно пеняла ему на жестокость обращения с мальчиком и умоляла убедить Александра вернуться ко двору. Бенкендорф не стал давать читать Николаю письмо своего агента — изложил его содержание сухо и сдержанно, избегая оценок и эмоций. Император выслушал его, не прерывая, и потом отвернулся к окну — так он делал по обыкновению, желая сосредоточиться и обдумать услышанное.
— Александр Христофорович, — спокойно сказал Николай, наконец, нарушив затянувшееся молчание, — я прошу вас ничего не предпринимать, дабы не подвергнуть жизнь наследника еще большей опасности. Окружите имение барона вашими людьми, я хочу быть уверенным, что никто не сможет беспрепятственно покинуть его. Но постарайтесь действовать тихо и незаметно, чтобы не спугнуть это гнездо разврата и лицемерия. Поезжайте туда сами вперед и убедитесь, что все участники этой инсценировки на месте, и дайте мне знать. Я лично прибуду в Двугорское, чтобы встретить там Александра и спросить с него за содеянное и за непослушание по всей строгости. А сейчас ступайте, я бы хотел остаться один. И благодарю вас за службу…
* * *
О тучах, сгущавшихся над имением Корфа, Александр не знал. Последнее время он пребывал в хорошем расположении духа — то ли деревенский воздух действовал на него опьяняюще, то ли перемена мест освежала мысли и чувства, но он ни минуты не думал о будущем и наслаждался покоем и ровным течением загородной жизни. Рана заживала быстро и сейчас казалась всего лишь обязательным атрибутом приключения, в которое он пустился с приятной легкостью в душе. Александр чувствовал себя героем рыцарского романа — смелым и отважным авантюристом, не отягощенным никакими обязанностями, семейными или государственными.
