— Не-а. Я на этой неделе дежурю по психам. А по ленте дежурит Соболин. Ему уже позвонили.
— Тогда поехали, — сказал я.
Всю дорогу до Питера я проспал как ребенок.
* * *
Сдерживая хохот, я смотрел на Мишку Модестова в камуфляжной форме. Со злобным выражением лица он тщательно прицеливался. По лицу его катились крупные капли пота, пока он прищуривал то один, то другой глаз. Наконец, закрыв оба, он стрельнул и выматерился.
Слева на него скептически поглядывала супруга — Нонка Железняк (тоже в камуфляже) — и качала головой. Потом, приникнув к прицелу и лихо дунув на мешающую прядку, она тоже выстрелила. Ее мишень упала.
Еще левее стрелял Кононов — после каждого выстрела он удивленно смотрел на не шелохнувшуюся мишень и озабоченно осматривал автомат.
Еще левей Каширин методично сажал одну пулю за другой — губы его шевелились:
— За Родину!.. За Обнорского!.. За двадцать восемь панфиловцев! За Зою Космодемьянскую… За янтарную комнату!..
Рядом с ним лежал Соболин — он жевал резинку и явно играл кого-то вроде Лимонадного Джо. Пытаясь стрелять небрежно, он попадал через раз. К тому же ему очень мешала раскинувшаяся в изящной позе Завгородняя, которая нежно внимала указаниям молодого старлея, показывающего ей, как нужно правильно целиться.
И, наконец, рядом со мной лежал Спозаранник. То и дело поправляя очки, он все делал по правилам, аккуратно сбивал все мишени и после каждого выстрела снисходительно смотрел на коллег.
К сожалению, Глеб Егорыч не замечал, что я внимательно слежу за его движениями и стреляю синхронно с ним, причем по его же целям. Инструктор, стоявший за моей спиной, усмехался в усы, но, повинуясь красноречивым жестам мстительной Агеевой, молчал.
Вся эта «войнушка» была плодом моих титанических усилий. Две недели я убеждал Обнорского, что журналистам необходима боевая подготовка. Но он, так и не сумевший простить мне «васкеловской кампании», только орал и брызгал слюной. Потом, когда я его все-таки уломал и с невероятным трудом договорился о стрельбах на Ржевском полигоне, возмутились все остальные. Но и их удалось успокоить административными методами. И вот теперь все получали удовольствие. Кроме, пожалуй, Горностаевой. С ней в последнее время творилось невесть что.
То и дело вздрагивая от канонады, она мучилась за стоявшим неподалеку столом, разбирая автомат. Над ней, совершенно озверевший, нависал Обнорский. Рядом, посмеиваясь, стоял Зудинцев.
— Аи!.. — кричала моя «невеста», пытаясь вытащить застрявший палец. — Что за черт! Мне его не вытащи-ить!
— Горностаева, ну что же ты такая тупая?! — горячился шеф. — Это же в пятом классе на НВП делают!
— А я болела! — хныкала Валентина.
— Показываю последний раз! — вырывал у нее из рук автомат Обнорский. — Рожок!.. Газоотводная!.. Защелка!.. Крышка!.. Пружина!.. Затвор!.. Теперь обратно!..
Горностаева ревела, обхватив голову руками:
— Я никогда этому не научусь! Лучше пристрелите меня, Андрей Викторович!
Я подошел к ним и мужественно сказал:
— Не троньте девушку, шеф. Не женское это дело…
— Да?! — издевательски воскликнул Обнорский. — А всяких мудаков из подвалов вынимать — женское?
Ответить мне было нечего. Выручил Модестов, который подошел к Обнорскому и практически уперся стволом ему в живот.
— Андрей, у меня что-то с прицелом, кажется… — сказал он невинно.
— Охренел?! — завопил Обнорский, отскочив в сторону и резко нагибая вниз Мишкин автомат. — Кому сказано — ствол должен смотреть в землю?!
Зудинцев утер слезы. А мы с Валей пошли к автобусу.
— Леш, — сказала она. — Я ухожу из Агентства.
— Да ну? — не слишком удивился я. — А куда?
— Не знаю, — призналась Горностаева.
— Может, замуж за меня пойдешь? — пошутил я. — А что, я прокормлю…
Она снова посмотрела на меня очень странно. Так, как смотрела все последнее время. И мне ничего не оставалось, как крепко ее поцеловать. С линии огня донеслись аплодисменты. А она снова заплакала.
* * *
Ночью, глядя на ее неуловимо изменившееся в последнее время лицо, я дал себе слово разобраться с этим. В смысле, с тем, что происходит с ней в последнее время. Не чужой же человек, в конце концов…
Я тихонько погладил Горностаеву по щеке, а она, не просыпаясь, прижалась ко мне и пробормотала:
— Пойду…
— Куда, — шепотом спросил я. — Куда ты пойдешь, дурочка?
— Замуж… Замуж за тебя пойду, — сказала она и, уткнувшись носом в мое плечо, сладко засопела.
ДЕЛО О СМЕРТИ НА ПРЕЗЕНТАЦИИ
Рассказывает Валентина Горностаева
«Горностаева Валентина Ивановна, 30 лет, сотрудница архивно-аналитического отдела „Золотой пули". Квалифицированный журналист, но обладает неуживчивым характером. Эмоционально неуравновешенна, склонна к непредсказуемым поступкам. Язвительна, но в глубине души романтична. Периодически возникают слухи о нетрадиционной сексуальной ориентации Горностаевой, однако при том она уже давно поддерживает внеслужебные отношения с замдиректора Агентства Алексеем Скрипкой…»
Из служебной характеристики
Этот день не задался с самого утра. Сначала убежал кофе, потом закатила скандал пятилетняя племянница, которую сегодня именно мне предстояло отвести в детский сад.
— Не хочу эти колготки, — вопила Машка, — они противные и к юбке не подходят.
— Живо одевайся, — железным голосом говорила я. — Мала еще выкаблучиваться.
Но Манюня не желала считаться с моими доводами, она размазывала слезы и причитала:
— Не люблю тебя, хочу, чтобы мамочка-красавица вела меня в садик.
Но Машкина мамочка — а моя сестра — благополучно убежала под предлогом того, что «опаздывать на практику по хирургии ни в коем случае нельзя». При этом она успела напялить на себя мой любимый свитер и прихватила мобильник, бросив на прощание: «Я же врач и не могу без телефона». Моя сестрица всегда отличалась исключительной наглостью. Дотащив Машку до сада, я с трудом втиснулась в переполненную маршрутку, а в метро обнаружила отсутствие кошелька. То ли я потеряла его сама, то ли кто-то помог мне в этом, но подобные истории повторялись с завидной регулярностью. Количество потерянных и украденных у меня кошельков счету не поддается. К тому же в этом, как назло, была магнитная карта, и в поисках мелочи на жетон мне пришлось трижды обшарить сумку.
Словом, когда я добралась до Агентства, настроение было окончательно испорчено. Но неприятности продолжались. На столе меня ждал многострадальный синопсис для очередного сборника новелл «Все в АЖУРе», который по настоянию Обнорского я переписывала уже в пятый раз. На сей раз шеф вернул мне его, щедро украсив страницы жирными вопросительными знаками, а каждый второй абзац сопровождала ремарка: «Не верю!». «Тоже мне Станиславский», — в сердцах подумала я. Он, видите ли, не верит! Да если бы еще год назад кто-нибудь сказал, что мне придется писать новеллы, я бы тоже ни за что не поверила. Но тем не менее сборники издаются, и их даже читают. Теперь вот режиссер Худокормов снимает по ним сериал, и герои новелл обретают кровь и плоть на экране. В жизни чего только не бывает.
