Но несмотря на то что девушка на рисунке казалась ей незнакомкой, в памяти с поразительной отчетливостью всплыли другие лица: теплые серые глаза художника, аристократические черты его лица, волнистые золотисто-каштановые волосы, его изящные руки и робкая улыбка и — сатанинская физиономия лорда Уинстона, жесткий взгляд прищуренных глаз, боль, которую он причинил ей. Глэдис видела их обоих так отчетливо, как будто они стояли здесь, в этой каюте. Она вздрогнула: ей не хотелось вспоминать ту страшную ночь. Теперь она не имела к ней никакого отношения.
Но как она ни старалась, изгнать воспоминание не удавалось. Ей вспомнились лишь слова Джека Корригана: «Не забывай». И вот теперь она не могла забыть. Сравнив портрет в медальоне с рисунком, Глэдис опечалилась, потому что отчетливо поняла разницу: для Мадди — любящие родители и комната в розочках, а для нее — портрет, сделанный угольным карандашом, и воспоминания, от которых она никак не может избавиться. Две девушки плыли на судне в одном направлении, но лишь одна из них направлялась домой.
— И вот для верности, — продолжала щебетать Мадди, — я, спускаясь с судна, надену вот это. Конечно, смешно так одеваться в жаркую погоду, но зато родители сразу же меня узнают! Как ты думаешь?
Глэдис взглянула на Мадди, которая набросила на себя накидку в синюю и красную клетку и надела традиционный шотландский берет с помпоном; сложив руки на груди, она ждала, что скажет Глэдис.
— Это цвета рода моей матери, — пояснила она. — А эти вещи ей передала ее мать. О, а что это у тебя такое? — воскликнула она, заметив в руке Глэдис рисунок. — Да ведь это ты!
— Неужели похоже? — нерешительно спросила Глэдис. Мадди взяла рисунок в руки.
— Конечно, не ошибешься! Да и работа какая хорошая!
— Это рисовал один джентльмен, — сказала Глэдис с некоторой гордостью.
Мадди взглянула на подпись.
— Эштон Киттеридж. Должно быть, он известный художник, но я мало об этом знаю. Вот тетушка Полина знает, мы ее обязательно спросим, когда ей станет лучше. Но рисунок может испортиться. Не хочешь положить его в мою шкатулку для писем? Обещаю, что не забуду отдать, когда придем в порт.
— Спасибо, — сказала Глэдис. Ей было страшно расставаться с рисунком, который она так долго хранила при себе. Но она также знала, что, кроме Мадди, ей некому довериться. К тому же это всего лишь бумага. Сомнительно, чтобы в жизни, которая ждала ее в Австралии, рисунок мог принести ей какую-нибудь пользу.
Мадди убрала накидку и рисунок, не переставая щебетать:
— Тебе не кажется, что тете сегодня значительно лучше? Она спала спокойнее, и жар немного понизился. И она больше не вскрикивает. Это хороший симптом, не так ли? Конечно, больше всего ей помогло бы, если бы она сошла на берег и снова почувствовала твердую почву под ногами. Как только приедем в Сидней, мама ее вылечит. Мы поместим ее в мою комнату, окна которой выходят на море, и будем ездить на прогулки в открытой коляске. И щечки ее снова быстро порозовеют. Мы будем…
Мадди неожиданно замолчала и застыла возле открытого сундука. Встревоженная Глэдис, подбежав к ней, увидела, что по ее лицу текут слезы.
— Она не поправится, Глэдис, — всхлипнула Мадди. — И никогда не увидит Сиднея и синего моря, никогда не будет кататься в открытой коляске.
Глэдис обняла ее, и Мадди прижалась к ней, тихо плача.
— Я так боюсь, Глэдис. Что бы я делала без тебя? — прошептала она.
— Тш-ш, — успокаивала ее Глэдис. — Ты сама можешь со всем справиться. Ты сильная женщина.
— Нет, — сквозь слезы сказала Мадди. — Ты гораздо сильнее меня. Я только притворяюсь сильной, а на самом деле я очень боюсь. — Она вдруг с ужасом взглянула на Глэдис. — Но ты ведь не заболеешь? Ты меня не оставишь?
— Я не заболею. У меня уже была оспа, я не могу заболеть снова.
— И ты останешься со мной, что бы ни случилось?
Глэдис смутилась. Она давно уже перестала думать о будущем. Теперь она окончательно поняла, что путешествие вскоре закончится и жизнь разведет их с Мадди в разные стороны.
— Но когда мы приедем в Сидней… — неуверенно начала Глэдис.
Мадди перебила ее:
— Нет, обещай мне, что никогда не покинешь меня, что навсегда останешься моим другом!
Глэдис растерялась, не зная, что делать.
— Хорошо, — прошептала она. — Я навсегда останусь твоим другом. Обещаю тебе.
Она не лгала. Отчасти.
Три дня спустя пришел Джек Корриган, чтобы забрать тело Полины. Когда Глэдис закрыла чистой простыней лицо покойной и послала за Джеком, она, казалось, горевала сильнее, чем Мадди, которая стояла тихая и молчаливая. Она не плакала, но казалась усталой и опустошенной почти до бесчувствия. Только когда пришел Джек, она наконец поняла, что произошло, и, рыдая, бросилась на труп тетушки. Джека она подпускать не хотела.
— Мадди, — уговаривала Глэдис, — она умерла. Надо позволить ее унести. — Она хотела объяснить, что в такой жаре труп начнет быстро разлагаться, но Мадди ее не слушала. Глэдис беспомощно взглянула на Джека.
— Она потеряла разум, — печально сказал он. — Бесполезно пытаться уговорить ее.
С этими словами он подошел к Мадди и, взяв ее на руки, осторожно перенес на середину каюты. Но когда он попытался вынести труп, она вскрикнула и набросилась на него, молотя кулачками в спину. Глэдис попыталась удержать ее, но она, повернувшись, ударила и ее, а потом, всхлипнув, неожиданно без сознания рухнула на пол.
Глэдис опустилась на колени рядом с побледневшей как мел Мадди. Прикоснувшись к ее лбу, она в ужасе отпрянула.
— Боже милосердный, — прошептала она, — у нее жар. Она в отчаянии взглянула на Джека, но он лишь сказал:
— Я еще вернусь, — и вышел из каюты.
Время шло, но Глэдис ничего не замечала вокруг, кроме хрупкой девушки, умиравшей у нее на руках. Еще совсем недавно Мадди была хорошенькой, теперь же ее тело было покрыто гнойничками, лицо распухло. От изливавшейся из нее энергии не осталось и следа: девушка ослабела настолько, что не могла внятно говорить. Глэдис готова была отдать жизнь, чтобы снова услышать ее оживленное щебетание и веселый смех.
Она не покидала места у постели Мадди, и Джек Корриган был ее единственной связью с внешним миром. Он приносил пищу и воду, крал для Мадди лекарство, но той становилось все хуже, и Глэдис ничем не могла ей помочь.
— Ей нужен врач, — сказала она Джеку. — Прошу тебя, сходи, приведи его…
— Врач умер, подружка, — тихо ответил Джек. — Капитан тоже. Осталась лишь горстка людей, пока не заболевших.
Глэдис не интересовала судьба других людей на судне, ей была важна только жизнь Мадди.
А Мадди сначала металась в бреду, потом, обессилев, почти перестала двигаться. Глэдис понимала, что конец близок, но не могла с этим смириться и продолжала вливать ей в рот питательный бульон, заставляла глотать лекарство.
