— Вот! — снова заволновался Сергей. — Именно! Ты, как всегда, бьешь в самую точку. Ну так, отвечаю тебе — никто!
— То есть?
— А то и есть, что совершенно никто. Все произошло неожиданно. Загорелось тетушке Варваре Апрониановне пойти вдруг гулять на Тверской бульвар. Позвала Полю и Лизу. Но у Лизы был урок, и ее не пустила мадам Дамбрезак. Все произошло в какие-нибудь полчаса.
— Но ведь кто-то подготовил это покушение? — заметил Тауберг. — Их явно поджидали, когда они станут переходить через Малую Бронную. Ведь и Болховской не мог знать, что они поедут на Тверскую. Он даже не знал, выйдет ли из дому Полина Львовна вообще. Мне кажется, ты не прав, — рассудительно произнес Тауберг. — А те, кто следил за Полиной Львовной, выходит, ее оберегали?
— Да, вот еще загадка. — Устало опустился в кресло Всеволожский. — Человека, что погиб, спасая Полину, я ранее видел трижды. Последний раз он наблюдал за нашим домом. И я сначала предполагал, что опасность исходит с этой стороны. А он, получается, пожертвовал ради нее жизнь. Почему? Почему кто-то хочет ее убить, а кто-то, помимо нас, охраняет ее? Я разговаривал с обер-полицеймейстером. Человек, что спас Полину, мещанин Тульской губернии Василий Иванович Карнаухов. Больше о нем неизвестно ничего.
— Но для кого-то Полина Львовна представляет опасность уже самим фактом своего существования, — сказал Тауберг. — А может, как всегда, все дело в деньгах?
— Да она бедна как церковная мышь!
— А вдруг ей известна какая-нибудь опасная тайна, или она оказалась свидетелем чего-то преступного, или преставился какой-то ее родственничек, отписав ей огромное наследство? Кто ее ближайшие родственники?
— Наше семейство, — невесело усмехнулся Сергей.
— Тогда при чем здесь Болховской? Почему ты думаешь, что именно он всему зачинщик? — сверля взглядом Всеволожского, спросил Тауберг.
— Ну, тогда главным подозреваемым являюсь я...
— Ты?! — опешил Иван.
— Я. Все просто и банально. В Казани, после пожара, Полина пришла ко мне и показала письмо, сильно компрометирующее в глазах света и двора моего достопочтенного батюшку, упокой Господь его грешную душу. И потребовала в обмен на сие послание представить ее в свете и дать приданое, чтобы благопристойно выйти замуж и обеспечить будущее себе и Лизе.
— И что ты? — напряженно спросил Иван.
— Я... А я — дурак. Письмо все еще у нее, но мне теперь это безразлично. Лишь бы с ней ничего не случилось.
— Бедный мой друг, — чуть насмешливо протянул Тауберг, — то, что ты влюблен, как пятнадцатилетний отрок, ни для кого не секрет. Право, не думал, что доживу до времен, когда увижу тебя в сей незавидной роли.
— Тевтон, это серьезно! Я... я женюсь на ней! — вновь закружил по кабинету Сергей.
Тауберг с потрясенным видом уставился на Всеволожского. Влюбиться — это ладно, ну с кем не бывает. Это что-то вроде зимней вьюги: пометелит, да и пройдет. Но жениться! Утратить свободу, связать себя путами семейных обязанностей! Прощайте веселые друзья-собутыльники, ночные пирушки, сладострастные Лилетты и Хлои!
— Полина Львовна, — осторожно начал Иван, — девушка, несомненно, с большими достоинствами... — Он не удержался, и озорные огоньки заплясали у него в глазах.
— Пошел ты к дьяволу, Иван! Все, это не обсуждается!
— Ладно. — К Ивану снова вернулся его всегдашний невозмутимый вид. — Но все-таки кто же пытался отравить Полину? Тут одно из двух: либо челядь, либо кто из домашних, но уж никак не Болховской.
— Ну, кто из домашних, Иван? Манасеина? Дамбрезак? Достопочтенная Аспазия? Зачем им это?
— Но кто-то же подсыпал в чашку Полины Львовны яду?
— Подсыпал, — согласно кивнул Сергей.
— Кто? Ты же собирался провести дознание?
— Провел.
— И что?
— Ничего. Касательство к тому завтраку имели наш знаменитый Тардье, буфетчик, кофешенок и еще чертова прорва народу. Никто из них ни сном ни духом... по крайней мере, они так сказывают. Доказательств никаких...
Уже собираясь уходить, Тауберг вдруг спросил:
— Послушай, а какую фамилию носила матушка Полины Львовны в девичестве?
— Не знаю, — пожал плечами Сергей.
— Узнай, — наставительно произнес Иван, — лишним не будет.
14
Когда Всеволожский вошел в спальню Полины и увидел ее бледное лицо с огромными карими глазами в темных, болезненных ободках, худенькие запястья в голубых жилках, умиление и жалость его так захлестнули, что комок подступил к горлу.
Варвара Апрониановна, дежурившая у больной, подняла на него ласковый взгляд:
— Что, голубчик, пришел навестить нашу пташку? Ничего, ничего, с Божьей помощью, все обошлось. Денек, другой — и опять по дому порхать начнет.
— Тетушка, вас матушка искала, что-то ей с вами обсудить надобно, — соврал Сергей, избегая глядеть в глаза Варвары Апрониановны.
Лицо Манасеиной вытянулось, она укоризненно покачала головой.
— Что ты, мой ангел, разве можно молодую-то девушку оставить... — Она замялась.
— Ступайте, тетушка, ничего предосудительного не случится, вы же меня знаете.
— То-то и оно, что знаю, — пробормотала Варвара Апрониановна и степенно выплыла из спальни.
Сергей прикрыл плотно дверь, огляделся по сторонам, словно желая удостовериться, что за ним никто не наблюдает, и столкнулся со взглядом Полины.
— Князь, что это с вами такое? — спросила она слегка удивленно.
— Я... вы. — Всеволожский непроизвольно проглотил комок в горле и конфузливо замолчал.
— Бог ты мой, да вам, кажется, неловко? — воскликнула чуть насмешливо Полина. — Вот уж никогда бы не подумала, что вы...
— Полина... Львовна, нам надо поговорить, — запинаясь проговорил Сергей. — Обстоятельства сложились так, что...
— Что меня хотят убить, — закончила за Всеволожского девушка. — Вы это хотели сказать?
— В общем, да.
В спальне повисло тягостное молчание.
— Но за что? Почему? — недоуменно посмотрела она в глаза Сергею.
— Пока не знаю, — признался он. — Я...
— Сядьте, — перебила его Полина и показала ладошкой возле себя, — сядьте сюда.
Сергей медленно подошел и присел на краешек постели.
— Я хочу повиниться. — Полина вздохнула, и на бледных щеках ее проступили красные пятна.
— В чем? — удивленно поднял брови Сергей.
— За то треклятое письмо. Поверьте! — горячо прошептала она, вкладывая в это слово страстную надежду. — Я была в отчаянии и думала не столько о себе, сколько о Лизе. Впрочем, не стану лгать, и о себе тоже...
