Маша, с трудом проведя вечер в обществе отца и брата (Лидия уже уехала), наконец заперлась у себя и предалась мятежным размышлениям. Закрыв лицо руками, она сидела за столом и вспоминала сегодняшний день. Одинокая свеча горела перед ней, отблеск ее играл на оконном стекле, делая зимнюю темноту вовсе непроглядной.
Никита Александрович Мещеряков, ее жених… Как странно… Что между ними произошло сегодня? Что это было? Как он посмел… Как посмела она…
Она и ненавидела, и трепетала одновременно. Ей было страшно, страшно собственных чувств. Ненавидела ли она его? Или наоборот…
Маша думала, что в его объятиях ей было вовсе не так ужасно, как она воображала себе, распаляя некогда свою неприязнь к жениху, навязанному ей выбором отца. Теперь же в ее голову закралась мысль о том, что не будь Алексея и повернись все несколько иначе, она бы безропотно пошла замуж за князя и даже, верно, полюбила бы его.
– Да что это я! – внезапно сказала она вслух. – Как я могу?
Неожиданно ее мысли повернулись совсем иным образом. Измена Алексею Ивановичу – вот что это такое! Измена ее любви, ее чувствам к нему! Но…
Но тут оба молодых человека вставали перед ее мысленным взором. Одного она знала давно и думала, что любит, другого увидела совсем недавно и воображала, что ненавидит.
Но холодность первого иногда обескураживала ее и заставляла сомневаться. О нет, не в нем, в себе! Пылкость же второго, этот неожиданный поцелуй… Неужели он влюблен в нее?
Думая об этом, Маша покраснела. Ей было неловко даже перед самой собой сейчас. Она вспомнила, как они разговаривали в парке с Никитой, как он сказал ей о своей любви и как… Как поцеловал…
Маша вздохнула.
– И в зеркале я видела его… – пробормотала она.
Но что же получается? Выходит, зеркало ей напророчило? Или… Или же она нашла просто оправдание тому, чтобы не бороться, чтобы не отстаивать свое счастье! Отказаться от Алексея с чистой совестью только потому, что какое-то глупое зеркало показало ей другое лицо и что этот другой был так настойчив! Да, именно настойчив, и опередил нерешительного (она именно так и думала – нерешительного) Алексея. Просто он слишком деликатен, слишком утончен и воспитан!
– Если я сейчас же не решусь, то после уже будет слишком поздно. Я люблю Алексея Ивановича. Я в этом уверена…
В словах Маши было мало решимости. Но это был лишь девичий стыд, как она полагала. Его следовало побороть. Следовало биться за свое счастье. Она достала и перечла послание Ловича, которое тот прислал ей в ответ на ее письмо. Холодный и разумный тон его ответа не останавливал ее больше. Она поймала себя на мысли, что письмо Никиты Александровича, буде он вздумал написать ей, было бы совсем иным, под стать его словам и поступкам, но… Но ведь Алексей Иванович лишь щадил ее чувства. Он не навязывал себя ей, он хотел, чтоб она выбрала сама, не то что князь, который хотел подчинить ее своей воле! Решено!
Маша взяла перо и бумагу и, торопясь, составила ответ Ловичу.
«Друг мой!
Мне жаль, что до сих пор я не давала вам никаких доказательств нашей любви, кроме слов. Теперь же, верьте мне, я решилась. Я без страха вручаю вам мою судьбу. Я не боюсь уже ничего, потому что люблю вас. Пусть же доказательством моей любви послужит моя смелость. Я не испугаюсь и не передумаю. Побег – только он соединит нас. А отец мой, я надеюсь, простит нас скоро. Мы бросимся ему в ноги, и он не сможет отказать нам, видя наше счастие. Теперь я полностью полагаюсь на вас. Я буду ждать вашего письма. Торопитесь, у нас осталось слишком мало времени!
Ваша М.»
Письмо это отправилось тем же путем к адресату, что и прошлое, и утром уже было в руках у Ловича.
– Ну что же, так тому и быть, – философски заметил тот. – Следует только придумать, как обстряпать это дельце…
Тем временем Никита Александрович встретил старого своего приятеля – Николая Орлова, с которым во времена юности учился в Геттингене в университете. После университета их дороги разошлись: приятель вступил на военную стезю, Никита – занялся статской службой. Не так давно оба выяснили, что полк Орлова находился неподалеку от Мещоры, усадьбы князя. Никита нанес визит приятелю, едва приехав к родным пенатам. Орлов ответил тем же, и между приятелями возобновились дружеские отношения. По странной прихоти судьбы, Орлов служил в том же полку, что и Лович. Однако ни дружбы, ни приятельства меж ними не водилось. Проделки Ловича за карточным столом и в амурных похождениях были не по душе Орлову. Порядочность же Орлова не возбуждала сочувствия в Ловиче. Короче говоря, офицеры были чуть ли не противниками. Во всяком случае, не упускали ни одного случая, чтобы не продемонстрировать это окружающим.
Никита в то же утро отправил записку приятелю, что и Маша свое письмо Ловичу. Орлов охотно откликнулся на призыв и так скоро, как только мог, был в Мещоре.
Никита решил не открываться Орлову. Доверять кому бы то ни было свои чувства он считал излишним. Но вот как расспросить между делом о ротмистре Ловиче? Чем объяснить свой интерес? На счастье князя, ему даже не понадобилось что-либо предпринимать. Через полчаса после приезда Орлова Никита знал уже почти все, что хотел.
Орлов был изрядно зол на ротмистра за очередную его проделку за ломберным столом и искал только случая излить кому-нибудь свое дурное впечатление. Он рассказал Никите и про карточные игры и долги Ловича, про поединки и прочие проказы.
Следовало понять Орлова правильно. В полку все офицеры метали банк. Это составляло большую часть жизни офицера. Утром – учение, манеж, вечером, если только не было иных развлечений, карты. Играли в банк и штос, ибо именно эти игры были в особом почете. Ведь они заставляли игрока надеяться лишь на судьбу, коварный случай (или, как еще говаривали, «надеяться на счастие»). Подвергнутые почти запрету, но модные и «опасные» азартные игры, так популярные среди офицерства и молодежи вообще, противостояли солидным коммерческим играм, практиковавшимся у людей основательных. Но играли абсолютно все, даже дамы не брезговали вистом, или мушкой, ибо, как сказал поэт,
… Мир для меня – колода карт,
Жизнь – банк; рок мечет, я играю,
И правила игры я к людям применяю.[6]
В противовес тем, «кто может в ломбере с воздержностью играть», офицеры бесились, играя, и подчас доходило до смертоубийства. И в этом Лович, как было видно, первенствовал.
Играли каждый день, все вечера, проигрывали последнее. Лович же не проигрывался никогда, до последнего времени. Именно этим он и составил себе тот небольшой капитал которым теперь и собирался воспользоваться. В последнее время Фортуна изменила ему и трудно было сказать, что стало тому причиной. Ведь Алексей играл «наверняка», как тогда говорилось. То есть передергивал в картах, и позволял он это себе в полку один. Никто, даже смертельно обуреваемый азартом, не решался на такое. Потому Лович выигрывал всегда. До сего момента. Он наделал долгов, и не только в связи с игрой, но отдавать их не хотел, да и не смог бы, так как того, что он имел, не хватило бы ему для этого. Но на задуманный побег сумма была достаточной.
