— Ничего на меня не нашло. Просто думаю о всякой всячине. Вот эта улица. Когда-то она была моя.
— Не надо было продавать ее, если мог обойтись.
— Деньги. Я не о деньгах толкую.
— А я и не думала, что о деньгах. Это я для смеху.
— Смеху мало. Говорю, я был на могиле Джеральда. Я с ним разговаривал.
— Разговаривал? Как разговаривал?
— Стоял и с травой трепался. Умом, наверно, тронулся, как Руди. Он штаны на ходу теряет.
— Ты не тронулся, Френсис. Это потому, что ты здесь. Не надо нам здесь оставаться. Надо уехать куда-нибудь.
— Правильно. Вот куда нам надо. Куда-нибудь.
— Больше не пей сегодня.
— Слушай. Не лезь ты мне в печенку.
— Пожалуйста, не пей. Не надо тебе пить.
— Такого трезвого, как я, ты за неделю не встретишь. Вот какой я трезвый. На той стороне улицы было. Вот что было: Билли мне кое-что сказал про Энни. Я тебе не говорил. Билли мне сказал про Энни: она никому не рассказала, что я его уронил.
— Кому не рассказала — полиции?
— Никому. Ни одной живой душе. Ни Билли, ни Пегги, ни брату, ни сестрам. Ты слыхала что-нибудь подобное? Чтобы женщина пережила такое и не сказала ни одной душе.
— Тебе есть что рассказать об этих людях.
— Да ничего особенного.
— Может, пора повидаться с ними.
— Нет, толку от этого не будет.
— На душе станет легче.
— А чего там тяжелого?
— Ну уж — что есть.
— Ты о моей душе не беспокойся. Чего это ты не осталась в миссии, когда приглашают?
— Не нужна мне их благотворительность.
— А суп их ела.
— Не ела. Только кофе выпила. А потом, я Честера не люблю. Он не любит католиков.
— А католики не любят методистов. Выходит — квиты. Что-то я католических приютов тут не видел. И католического супу давно не ел.
— Не останусь, и все тут.
— Ну и замерзай на здоровье. Цветок твой уже замерз.
— Замерз, и ладно.
— Ну, ты хоть песню спела.
— Спела. Я пела, а Сандра умирала.
— Она бы и так умерла. Срок ей пришел.
— Нет, я другого мнения. Это фатализм. Я думаю, мы умираем, когда больше не можем терпеть. Я думаю, мы терпим, сколько можем, и, когда можем, умираем — вот и Сандра решила, что можно умереть.
— С этим я не спорю. Умираем, когда можем. Лучше не скажешь.
— Я рада, что хоть в этом мы согласны.
— Мы нормально ладим. Вообще ты ничего.
— Ты тоже не поганый.
— Мы оба не поганые, — сказал Френсис, — только у нас ни гроша и ночевать негде. Мы бездомные. Пошли скорей к Джеку, пока он свет у нас перед носом не выключил.
Элен взяла Френсиса под руку. По другой стороне вровень с ними шагали молча Альдо Кампьоне и Дик Дулан, под конец жизни прозванный Бузилой.
Элен отпустила руку Френсиса, стянула на шее воротник, потом обняла себя и спрятала руки под мышками.
— Я продрогла до костей, — сказала она.
— Да, холодновато.
— Нет, я по-настоящему продрогла, насквозь.
Френсис обнял ее одной рукой, и они вместе поднялись по ступенькам к двери Джека. Дом стоял на Тен-Брук-стрит, короткой улице в районе Арбор-хилла, названной в честь героя Революции и известной тем, что в семидесятых и восьмидесятых годах прошлого века здесь поселились новоиспеченные богачи-лесопромышленники, числом до дюжины, и жили стенка в стенку, состязаясь в роскоши. Дома они себе отгрохали каменные, а теперь эти дома были заняты под квартиры, как у Джека, и под меблированные комнаты.
Подъезд у Джека не запирался. По широкой ореховой лестнице, еще сохранившей следы элегантности, несмотря на вытертый ковер, Элен и Френсис поднялись к двери в квартиру и постучались. Джек приоткрыл дверь и выглянул наружу с выражением воинственного ракообразного. Одной рукой он придерживал дверь, а другой держался за косяк.
— Зашли навестить тебя, Джек, — сказал Френсис. — Не найдется выпить бродяге?
Джек приоткрыл дверь чуть шире, заглянул Френсису за спину, увидел Элен и, отпустив дверь, сделал шаг назад. Их встретил голосок Кэт Смит из проигрывателя, подключенного к приемнику. На кого-то, ждавшего Кэт, светила луна в Каролине. Перед проигрывателем на ночном горшке сидела Клара; горшок был обложен пурпурными подушками, и от этого казалось, что она сидит верхом на огромном животном. Ноги ее были прикрыты красным одеялом, но оно съехало на сторону, обнажив голое бедро до самой ягодицы. Рядом с проигрывателем на столике стояла бутылка с белой жидкостью, а на другом столике, поменьше, — четверть мускателя, которую можно было наклонить, не поднимаясь с места. Элен подошла к Кларе и остановилась над ней.
— Ну и холодный же ноябрь выдался. Снег того и гляди пойдет. Ты пощупай мои руки.
— Между прочим, это мой дом, — хрипло сказала Клара, — и руки твои щупать не собираюсь. И голову тоже. И снега никакого не вижу.
— Выпей, — сказал Джек Френсису.
— Ага, — сказал Френсис. — Часов шесть назад я съел тарелку супа, но она уже пролетела насквозь. Не мешало бы скоро поесть.
— Ешь ты или нет, меня не касается, — сказал Джек.
Джек ушел на кухню, а Френсис спросил у Клары:
— Тебе полегче?
— Нет.
— Ее несет, — сказала Элен.
— Я сама скажу людям, что со мной, — сказала Клара.
— Она потеряла мужа на прошлой неделе, — сказал Джек, вернувшись из кухни с двумя стаканчиками. Он наклонил бутыль и налил оба до половины.
— Как ты узнала? — спросила Элен.
— Прочла сегодня в газете, — сказала Клара.
— Утром я сводил ее на похороны, — сказал Джек — Взяли такси и поехали в похоронный зал. Ее даже не позвали.
— Выглядел совсем так же, как на нашей свадьбе.
— Брось! — сказал Френсис.
— Только волосы — как снег, и всё.
— Ее дети там были, — сказал Джек.
— Чванятся, — сказала Клара.
— Иногда думаю: что, если я удеру или протяну ноги? — сказал Френсис. — Элен, наверно, с ума сойдет.
— Если протянешь ноги, она тебя похоронит раньше, чем завоняешь, — сказал Джек — Вот и всё.
— Душевный ты человек, — сказал Френсис.
— Надо погребать своих мертвецов, — сказал Джек.
— Это католической церкви правило, — сказала Элен.
— Не о католической церкви речь, — сказал Френсис.
