Элизабет с трудом в это верила. Ей казалось, что она хорошо знала свою мать. Но то, что она слышала сейчас, открывало характер матери с совершенно другой, не известной ей стороны… Она считала свою мать безвольной, равнодушной и, наконец, абсолютно бесхарактерной женщиной.
— Но в чем же была причина разрыва? — повторила свой вопрос Элизабет.
— Боюсь, что теперь, когда не стало Маргарет, мы этого никогда не узнаем.
— Может быть, она рассказывала Кристоферу?
— Сомневаюсь. Со мной он об этом ни словом не обмолвился. А он бы сказал, если бы знал.
Элизабет не была в этом уверена. Иногда у нее возникало сильное подозрение, что Кристофер что-то недоговаривает, пытается что-то скрыть от нее.
— А на сколько тетя Маргарет была старше моей матери? — спросила она Одри.
— Подожди-ка… Сейчас скажу… У них была разница не больше пяти-шести лет.
Выходит, что Маргарет, когда они виделись, было пятьдесят два или пятьдесят три года, но выглядела она значительно старше своих лет.
— А от чего умерла моя бабушка, Одри?
— Это была трагическая смерть. — Одри перестала суетиться и присела на стул, тяжело вздохнув. — Однажды ее отправили на материк в больницу, ей предстояла простейшая операция… Ничто не предвещало беды. Но оттуда она не вернулась. Она не очнулась после наркоза.
— А мой дед? Он тоже уже умер?
Одри помедлила, как бы возвращаясь в те давние времена.
— Когда не стало его любимой жены, ваш дед не расставался с пивной кружкой и рюмкой и сам свел себя в могилу. Он не перенес горя, искал утешения на дне рюмки, забыв, что был очень нужен двум маленьким дочкам.
— Так же умерла моя мать! — с горечью воскликнула Элизабет. — Она тоже искала утешения на дне рюмки.
— Бедная девочка! А я и не знала. Маргарет просто сказала, что ваша матушка скончалась.
— Диагноз — болезнь печени. Несколько лет она страдала тяжелой формой алкоголизма. Боюсь, правы те врачи, которые утверждают, что алкоголизм наследственное заболевание, — сказала Элизабет и ужаснулась при мысли, что у нее самой может быть такая предрасположенность.
— Что у вас тут наследственное? — услышала она голос Кристофера. Никто не заметил, как он появился на кухне и, стоя у плиты, со знанием дела заваривал чай.
— Алкоголизм, — сухо повторила Элизабет, искренне пожалев, что он уже выбрался из своей комнаты.
— Чепуха! — фыркнул Кристофер, продолжая колдовать над чайником. — Безвольные люди придумали себе оправдание. В любом случае, вам не стоит беспокоиться. У вас нет ни одной слабинки в организме. Вы словно высечены из камня. Такой ерундой вас не прошибить.
Его саркастический тон задел Элизабет.
— Очередная колкость, Кристофер? — приторно улыбнулась она.
— Всего лишь заключение, основанное на небольшом опыте общения с вами, — возразил он. — Женщина, добившись в вашем возрасте такого положения в крупной компании, не может быть бесхребетной.
— О господи! Вот уж не думала, что вы не поладите, — оборвала их перепалку Одри.
— Кристофер утверждает, что кроме тетиных денег меня ничего не интересует, — первой постаралась оправдаться Элизабет. — И все только потому, что я не хочу здесь жить и собираюсь продать дом.
— Продать?! — едва слышно повторила Одри. У нее перехватило дыхание. Она беспомощно посмотрела на Кристофера. — Она действительно собирается продать дом?
— Собирается пока, — ответил он.
— Но… этот дом принадлежит вашей семье более ста лет! — воскликнула Одри, не в силах скрыть возмущения. — Ваш прапрадед построил его. Он был одним из первых поселенцев, прибывших на Ларок вскоре после того, как близлежащие острова перестали быть тюрьмами под открытым небом. Дарственную на эти владения вручила вашей семье сама королева Виктория, а вы… собираетесь все это продать? — Одри покачала головой. — Бедная Маргарет. Если бы она только знала! Она бы в могиле перевернулась… — Лицо Одри раскраснелось, а глаза горели огнем негодования.
— Но… но… — Элизабет попыталась что-то ответить и вдруг поняла, что не может больше вынести всего, что за последние дни навалилось на нее.
Боже мой! Я ведь ничего не знала об этом! И кто мог мне об этом рассказывать? Почему родная мать вырастила меня в полном неведении о собственной семье и ее глубоких корнях? Элизабет душили слезы.
От чувства обиды, от жалости к себе и к этому старинному дому разрывалось сердце. Вдруг кто-то обнял ее за плечи. Она не видела, как Кристофер пересек кухню и, чувствуя, что Элизабет вот-вот разрыдается, подошел к ней.
— Не будь так жестока с ней, Одри. — Кристофер мягко развернул Элизабет к себе лицом и прижал ее голову к своей груди. — Это не ее вина, она ничего не знала о своей семье. Маргарет должна была ей все рассказать, а не оставлять это нам. Ну полно, Лиззи, только не плачь.
Как только Кристофер обнял ее, слезы Элизабет мгновенно высохли. Мысли перестали быть ясными, сейчас имело значение только то, что ее обнимал Кристофер. Он прижал ее к себе так, как это делают матери, успокаивающие разрыдавшегося малыша, — прижимают голову к груди и успокаивающе проводят рукой по спине. Элизабет слышала, как бьется его сердце. Ее руки крепко обвили его талию и продолжали держать его даже тогда, когда он разомкнул объятия.
Но каждый миг наслаждения имеет свою цену. Цена эта — потеря душевного спокойствия. Элизабет знала, что ей придется заплатить за минуту слабости и, возможно, дорого.
Она представила, как будет лежать ночью, мучаясь бессонницей, и исступленно желать снова прикоснуться к нему, как станет бороться с непреодолимым желанием пробраться в соседнюю комнату, юркнуть к Дейму под одеяло и предаться такой любви, какой она никогда не испытывала ни с одним мужчиной. Картины, которые рисовала буйная фантазия, были так реалистичны, что ее губы бессознательно приоткрылись и потянулись к нему. Лишь спустя несколько мгновений она пришла в себя и увидела, что обнимает мужчину, который этого не хочет. Она отпрянула от него.
— Извините, — смущенно сказала Элизабет, приглушенно всхлипывая и надеясь, что пунцовый цвет ее лица примут за последствие слез. Хотя Кристофер смотрел ей прямо в глаза, она не могла понять, о чем он думает в этот момент. — Простите, я сама не своя. Лучше пойду к себе и прилягу, я ужасно устала.
Пошатываясь, она с трудом добралась до своей комнаты. Плотно прикрыв дверь, Элизабет прислонилась к ней спиной и наконец дала волю слезам, досаде и жалости к себе.
Господи, что с ней происходит? О чем она думает? Никто никогда не мог назвать ее нимфоманкой. Более того, чувства, которые испытывала она к Кристоферу, никак не вписывались в привычный спектр чувств, вызываемых в ней мужчинами. Оказавшись в его объятиях, она мгновенно потеряла контроль над собой. Ее просто накрыла мощная волна желания, подобно смерчу, увлекла за собой, не оставляя никакой надежды на спасение. Это было похоже на безумие. Вспыхнувшее в ней чувство пугало Элизабет тем, что не поддавалось контролю разума. Уронив голову в раскрытые ладони, она рыдала, сотрясаясь всем телом. Никогда она не чувствовала себя такой одинокой, раздавленной и беспомощной…
