– Это все ты виноват, – сказала Этель.
Тед спорить не стал.
На рассвете, пока Глория и дети, как ни поразительно, еще спали, Тед принял душ. На лужайке и на улице перед домом кишмя кишели люди. Фотографы и кинооператоры толпились вокруг, курили, указывали на дом. Репортеры, по колено в утренней росе, передавали свои впечатления от дома, от квартала в целом, от сложившейся ситуации. Тед не только воображал себе репортажи, исторгаемые ртами, что зияли в середке нереальных лиц, но с помощью новообретенного слуха улавливал каждое слово. Полиция отгородила дом веревкой; во дворе перед домом дежурили трое охранников. Вниз, кутаясь в халат, сошла Глория – и тоже поглядела в окно.
– Ну и надолго они тут? – спросила она.
– Не знаю, – отозвался Тед. – Дети еще спят?
– Ага. – Глория вздохнула. – Напрочь вырубились. Держу пари, ты тоже устал. Ты ведь так и не ложился?
Тед кивнул.
– Я не чувствую усталости. – Он с улыбкой глянул на Глорию. – Парень с тринадцатого канала вбил себе в голову, что мы – пришельцы. Нет, в эфир он этого не передавал, это он гримеру шепнул.
– Ах, значит, пришельцы?
– Ага, и вряд ли он имел в виду, что из Гватемалы, – отозвался Тед. – Сегодня утром вроде бы та врачиха собиралась заглянуть. Может, хоть она чего-нибудь объяснит.
– Ты правда в это веришь? – спросила Глория.
– Ну, вообще-то нет.
Доктор Тиммонз и впрямь явилась, как обещала, однако у желтой ленты путь ей преградил полицейский. Тед услышал, как те препираются, и попросил Глорию сходить за гостьей. Глория оделась и вышла: все камеры тут же нацелились на нее, защелкали, завращались, застрекотали; репортеры наперебой выкрикивали вопросы, но она, не оглядываясь, шла прямиком к доктору. Тед гордился ею: какая она сильная!
Глория вернулась в дом вместе с Тиммонз и ее ассистентом, приземистым толстячком с блокнотом в руке.
Тиммонз вошла в прихожую, увидела Теда, остановилась – и судорожно сглотнула.
– Здравствуйте, мистер Стрит, – проговорила она.
Тед пожал ей руку, гадая, почувствует ли гостья, как холодны его пальцы. Вот Глория прошлой ночью явно ничего такого не ощущала.
– Здравствуйте, доктор Тиммонз. Я рад, что вы пришли.
– Спасибо, что согласились меня принять, – отозвалась она. – Сейчас вам, должно быть, нелегко приходится. Представляю, как вы от всего этого устали.
– Прямо до смерти, – отозвался Тед, наблюдая, как доктор Тиммонз пытается решить про себя, стоит тут рассмеяться или нет. – Да я на такие вещи не реагирую. Я надеюсь, вы нам поможете понять, что же все-таки произошло.
– Постараюсь, – заверила Тиммонз. – О, а это мой ассистент, Ричард Лилфаман.
– Приятно познакомиться, – сказал Тед.
Лилфаман приветственно кивнул Теду и Глории.
– Где бы нам присесть? – спросила Тиммонз.
– Пойдемте в столовую, – предложил Тед. – А как насчет выпить по чашечке кофе? Или, может, чайку?
– Кофе – это замечательно, – сказала Тиммонз.
– Кофе, будьте добры, – сказал Лилфаман.
Тиммонз уселась за стол рядом с Тедом, Лилфаман устроился напротив и приготовился записывать. Доктор достала стетоскоп.
– Вы не могли бы слегка расстегнуться?
Тед послушно расстегнул голубую хлопчатобумажную рубашку и вполоборота повернулся к доктору.
– Расслабьтесь, – попросила она.
Тиммонз приставила стетоскоп к его груди, подвигала туда-сюда, обернулась к Лилфаману.
– Никаких звуков.
– Да я бы вам и сам сказал то же самое, – отозвался Тед.
Тиммонз послушала еще.
– Вообще ничего, – подтвердила она. И достала из чемоданчика тонометр. – Попробуем… или смысла нет?
– Не знаю.
– Ну, посмотрим. – Она застегнула манжету на руке Теда и принялась накачивать воздух.
Глория принесла кофе, поставила поднос на стол и вновь ушла в кухню.
– Сама не понимаю, зачем я это делаю, – пожаловалась Тиммонз. – Я вообще пульса не нащупываю. – Она перестала жать на грушу и прислушалась, одновременно следя за манометром. – Кровяное давление отсутствует, – сообщила она Лилфаману. Тот послушно записал.
Тед поднял глаза: в лице Тиммонз отражался страх. И сердце колотилось в груди – Тед слышал каждый удар, – колотилось вовсю, вот разве что чуть менее учащенно, чем у Лилфамана. И губа чуть заметно подергивалась. Тед ужасно сочувствовал бедняге.
– А что теперь? – спросил он.
– На самом деле здесь я ничего больше не могу сказать, – вздохнула Тиммонз. – Мне нужно выяснить, имеет ли место мозговая деятельность.
– То, что я с вами сейчас разговариваю, не считается? – предположил Тед.
– Как ни смешно, нет, – сказала она. – Важно, что покажет электроэнцефалограмма.
– Могу поручиться, что мозговая деятельность наличествует, – заверил Тед. – У вас есть хоть какие-нибудь теории?
– Никаких. Даже если допустить, что в морге вам пришили голову, каким-то непостижимым образом воссоединив все нервы, это все равно не объясняет того факта, что сердце не закачивает кровь в мозг. Для того чтобы клетки функционировали, им необходим кислород.
– Выходит, что нет, – отозвался Тед.
– Возможно, на самом-то деле мы ровным счетом ничего не понимаем в жизнедеятельности клеток, – развела руками она. – Возможно, клеткам вовсе не нужно все то, в чем они, на наш взгляд, нуждаются. Не знаю.
Глория стояла в дверях – смотрела и слушала.
– Похоже, я действительно мертв, – сообщил Тед жене.
– Со всей очевидностью вы не мертвы, мистер Стрит, – возразил Тиммонз.
– Тогда что же со мной такое?
Лилфаман отложил карандаш. И высоким скрипучим голосом подсказал:
– Древние греки и римляне, а также и фракийцы обычно выжидали от трех дней и более, чтобы начался процесс разложения, прежде чем приступить к погребению. Просто на всякий случай: а вдруг покойник еще жив. Кроме того, римляне звали умершего по имени и для вящей уверенности даже отрубали ему палец, проверяя, не пойдет ли кровь.
– Когда я говорю, я дышу, – сообщил Тед. – Это что-нибудь да значит?
Тиммонз пожала плечами.
– Но дышать мне не обязательно. Ну, то есть если я не разговариваю, то могу сидеть часами, вообще не дыша. Могу встать и пересечь комнату, опять-таки не дыша. Мне позарез нужно знать, что происходит.
– Очень жаль, – промолвила доктор Тиммонз.
Тед наблюдал, как она укладывает вещи обратно в чемоданчик.
– Вот и мне очень жаль, – сказал он. – Я так понимаю, с поисками ответа вы уже покончили?
