— А хочешь, раскрутим его на ревность? Это помогает. Он сразу расколется по всем швам и резко изменит линию поведения. Давай я тебе позвоню в заранее оговоренный час и побеседую хоть о погоде — но так, чтобы он слышал мой голос?
— Нет. Это лишнее.
— Дело твое. Но помни: я всегда рядом и готов обеспечить поддержку.
— Спасибо, дорогой.
Неожиданно Сол метнулся в сторону и довольно ловко полез на раскидистое дерево, одиноко росшее у самого выхода из сквера.
— Ты куда? С ума сошел? Вспомнил теорию Дарвина?
— Я сфотографирую тебя сверху, — удачный ракурс. И солнце прочертило такие диковинные линии через ветви… Будь добра: сядь на газон по-турецки и разбрасывай вокруг себя листья.
— Я не хочу сидеть на холодной земле!
— На одну минуту!
— Уже поздно, Сол. Освещение никуда не годится.
— Я лучше знаю, годится оно или нет. У меня заряжена суперчувствительная пленка. Поставим длинную выдержку… Главное, чтобы рука не дрогнула. Смотри на меня, Полли, и подбрасывай листья! Выше кидай! Улыбайся, улыбайся! Вот так! И еще раз! И еще… Гениально. Назову эту композицию «Осенняя рапсодия». Напечатаю и предложу нашему другу Андерсону. Только пусть вешает уже не в приемной, а прямо у себя в кабинете. Согласна?
Полин, отобрала листья покрасивее, сложила их в невесомый букетик и кивнула.
* * *
В следующее воскресенье Николас не стал никому усложнять жизнь свиданиями на холодном ветру: он приехал к Полин ровно в шесть (с благоухающими белыми лилиями), и они дивно провели вечер под музыку Кола Портера. Полин полулежала на диване, поджав ноги, грызла жареные орешки и предавалась любимому занятию: болтовне. На сей раз, она оставила в стороне искусствоведческие темы и уделила основное внимание своему детству и юности, перемежая лирико-поэтические воспоминания анекдотичными описаниями приятелей и преподавателей. Она говорила ровно столько, сколько сидевший, напротив Николас ей терпеливо позволил. Едва лишь он подсел к ней, Полин поневоле пришлось прервать повествование — впрочем, из-за этого она не почувствовала себя обделенной. Некое сладостное коварство заставило ее сегодня надеть кофточку, застегивающуюся на пятнадцать крохотных пуговок, и Полин с наслаждением вынудила Николаса повозиться с каждой.
Когда через пару дней Полин нанесла очередной визит в его кабинет, Николас встретил ее куда оживленнее, нежели обычно: с улыбкой поднялся навстречу, поцеловал руку и усадил в вертящееся кресло.
— Что тебя так ублаготворило? Ты выглядишь непривычно довольным.
— Я только что очень успешно провел предварительные переговоры с европейскими партнерами. Это не может не радовать.
— Предварительные? Значит, будут и окончательные?
— Умница. Будут. На следующей неделе я лечу в Европу: сначала в Германию, потом в Италию.
— Как я тебе завидую! Мне бы так хотелось побывать в Италии… Особенно в Умбрии: там безумно красиво.
— Не завидуй, Полин. В ноябре в Европе отвратительная погода. Лучше бы я полетел через месяц, когда они уже начнут прихорашиваться к праздникам и торговать всякими сувенирами. Немцы суперпрофессионалы по этой части: всю страну в декабре превращают в большой рождественский базар. Стеклянные игрушки у них просто фантастические. Когда Том был маленьким, один мой знакомый присылал ему из Кельна такие елочные украшения, каких я потом нигде не видел. Жалко, мальчишка их переколотил. Он играл в Робин Гуда, и метал в елку дротики от дартса…
— Какой ужас… А ты не хочешь взять меня с собой? Я бы своим присутствием скрасила капризы погоды.
— Нет, Полин, я не могу. Я лечу всего на десять дней и не в качестве туриста. Я буду чертовски занят двадцать четыре часа в сутки, у меня не останется времени тебя развлекать. Понимаешь?
— Меня не нужно специально развлекать, как младенца. Я бы тебе не мешала: гуляла бы, осматривала достопримечательности…
— Ну-ну, перестань, это невозможно. Дело есть дело. Лучше считай, что у тебя внеплановые каникулы до моего возвращения.
— Я счастлива.
— Полин! В нашем распоряжении еще больше недели. Кстати, у меня кое-что есть. — Николас открыл папку, лежавшую на углу стола, и энергично перелистал бумаги. — Вот. Совершенно случайно удалось раздобыть два билета на «Дикую кошку Джилл». Надеюсь, у тебя нет никаких планов на это воскресенье?
— Попробуй угадать. Погоди-ка… Если мне не изменяет память, именно этот мюзикл так нашумел, когда вышел в сентябре? И все газеты про него писали?
— Вообще-то да.
— Но на него ведь невозможно достать билеты!
— Я же достал.
— Николас, ты чудо. Спасибо за приглашение.
Полин поднялась, чтобы через стол чмокнуть Николаса в щеку. Будучи рабом собственной щепетильной деликатности, он не посмел отклониться, однако принял открытое изъявление чувств, с видимым немым укором. В своем кабинете он по-прежнему не признавал никаких нежностей (лишь поцелуй руки считался официально дозволенным) — Полин уже с этим столкнулась, и, надо признать, ее это уязвляло.
— Не надо, Марша может войти.
Полин молча вновь опустилась в кресло. С самого начала игра ведется в одни ворота. Ну что бы ему стоило не вспоминать про свою жирную секретаршу, а просто прижать Полин к себе — пусть на долю секунды, — потрепать по волосам и прошептать на ухо что-нибудь ласковое, безумное? Но нет, ему и в голову не приходит так поступить. Здесь он только босс, здесь нет места душевным порывам. А она воспринимает его одинаково и в кабинете, и в спальне. Хотя… Вот они, билеты, — лежат на столе, а за ними Николасу наверняка пришлось поохотиться. Он хотел сделать, ей приятное. Это и следует оставить в качестве данности, остальное можно вынести за скобки.
Спектакль оказался, на редкость никудышным. Он соответствовал стандартам шумных и ярких бродвейских постановок, но музыка не выдерживала никакой критики, хотя исполнители старались компенсировать этот недостаток, всеми доступными способами: надрывали горло до хрипоты и честно выкладывались в вылизанных до автоматизма танцах. Все первое действие Полин старалась убедить себя, что мюзикл может понравиться, если в него втянуться, но к антракту была вынуждена капитулировать и признать абсолютную беспомощность зрелища. Она не знала, стоит ли говорить об этом Николасу, боясь его обидеть. Но тот заговорил сам:
— Да… Это не твой любимый Уэббер… Похоже, я в очередной раз зря поверил газетным критикам. Столько крика, топота, герои мельтешат, прожекторы за ними гоняются, массовка пляшет до упаду… А по сути-то полный пшик, мыльный пузырь. И музыка — дрянь.
— Ты озвучил мои мысли. Думаю, количество публикаций о «Дикой кошке» прямо пропорционально сумме, вложенной в декорации. Они действительно потрясают воображение, особенно раздвижной мост. Но не вокал.
— Хочешь, уйдем?
