…Говорят, что я описываю события не последовательно, не по-христиански: вначале прелюбодействую, а затем – еще раз прелюбодействую. А надо бы пойти в церковь и между этими событиями покаяться. Каюсь…
…Эту прошедшую ночь в постели с Валерией я надолго запомню…
…Мы, пылкие существа, должны восемь часов прижиматься друг к другу телом, иначе нам холодно и одиноко. Иначе мы теряем уверенность в необходимости нашего бытия. Сомневаемся, что будем нужны кому-то утром, поэтому жадно обнимаемся всю ночь, согревая эту надежду. Мы циники днем, мы насмешливо смотрим на чувства. Мы притираемся, как дощечки, и очень нуждаемся друг в друге, чтобы жить только так, как мы живем. Мы вертимся, как колесики в часовом механизме, тикая друг на друга. «Тик». – «Так». «Так?» – «Так!» Мы любим только себя друг в друге, мы любим эту жизнь как отражение нашего существа. Мы целуем друг друга, как зеркало, потому что райское яблоко вновь становится целым, когда мы соединяемся, и червоточина прячется внутри нас, когда соединяются две половинки. «Это – тик?» – «Тик». «Как тебе хорошо?» – «Так!»
…Вчера вечером у себя в номере я разложил фотокарточки прямо на полу. Глаз, губы, рука. Неужели, кроме желания пощекотать мне нервы, тут не было никакого смысла? Рука, глаз, губы. Я перекладывал карточки наподобие пасьянса. Губы, рука, глаз. Позвонил портье. Глаз, губы, рука. «Да, синьор?» Почему портье обращается ко мне – «синьор»? Мы же в Греции, а не в Италии.
– Мне нужен мел, – сказал я портье.
– Мел – это то, чем натирают бильярдный кий?
– Мел – это то, чем рисуют дети, – уточнил я.
– У вас есть в номере дети? – удивился портье.
– Нет, у меня есть в номере бильярдный кий! – разозлился я.
– Я понял, – сказал портье.
– Я надеюсь, – сказал я…
…Мужчина совершает добрые дела не задумываясь, женщину каждый раз приходится уговаривать. Мол, сделай доброе дело – отдайся…
…В женских будуарах надо вести себя осторожно, чтобы не провалиться в другое измерение. По коробочкам и ящичкам не надо лазить – ничего интересного для мужчины там нет. В нижнем отделении лежат пустые тюбики от помады – не твоего ума дело. В правом шкафчике колготки – не тебе их носить. И не надо фыркать на пудру и смотреть, как она разлетается по комнате…
…Вчера горничная передала мне от портье кусочек мела. И все-таки мел оказался – «то, чем натирают бильярдный кий». Синего цвета. Я опустился на пол и принялся рисовать. Валерия, лежа на кровати, лениво за мною наблюдала, как кошка. Минут через десять я поднялся на ноги и оценил дело рук своих. На полу остался контур вульгарной женщины. Раскоряченные ножки, растопыренные ручки и сиськи набок. Ушки, носик, волосы – все было на месте и все синюшного цвета. Я даже по памяти нарисовал одну совсем интимную и лохматую штучку женского рода, но потом застеснялся и затер эту штучку ногами. Насладившись картинкой, я разложил по синему контуру и фотоснимки. Глаз, рука, губы. Мне захотелось представить фотопортрет целиком. Но получился пьяный сюрреализм. Сальвадору Дали такие «натюрморты» и не снились. Слабый ветерок гулял по полу, шевелил фотографии. Гадкая синюшная женщина подмигивала мне одиноким глазом, манила бледной кистью и улыбалась…
Удивительно, сколько ассоциаций появилось на свет, пока я валялся в постели и ничего не делал. Поток сознания иссяк. Слабые мысли кончились – пора вставать…
* * *
Я вышел на лоджию, сделал глубокий вздох и поспешил выдохнуть все обратно:
маленькую лагуну цвета сочной бирюзы;
садовника, который поливал кустики под окнами отеля;
песчаный пляжик по краю лагуны;
детей с надувными крокодилами на песчаном пляжике;
надувных крокодилов, потому что я не люблю надувных крокодилов;
сотню-другую цикад, из-за того что они нахальные головастые мухи и шкварчат, и шкварчат с утра до вечера;
очень соленую воду Средиземного моря;
два парома вдали;
синее и постоянно безоблачное небо над Критом;
солнечные батареи на плоских крышах домов;
запах вчерашней текилы вместе с запахами рыбы и кальмаров
и бесконечный греческий танец сиртаки – «трам-пам-пам-пам-пам-пам-пам-пам, трам-пам-пам-пам-пам-пам-пам-пам!».
– Мужчина, вы не подскажете, как пройти к морю? – спросила у меня Валерия.
Она стояла на лоджии, раскинув руки. Глаза Валерии прятались за солнечными очками, сигарета во рту курилась самостоятельно, как будто Валерия не имела к этому действию ни малейшего отношения.
– Ты перегрелась, – заметил я. – У тебя все тело дымится.
Валерия слегка наклонилась вперед и аккуратно выплюнула сигарету. Затем вернулась в исходное положение: руки в стороны, ноги на ширине плеч, подбородок приподнят, бикини в разобранном состоянии. То есть полбикини.
– По утрам полезно принимать солнечные ванны, – сказала Валерия. – Полезно для здоровья, – уточнила она.
Я глянул с лоджии – куда упала ее сигарета? Теперь она дымилась на клумбе возле садовника. Садовник удивленно рассматривал сигарету, словно летающую тарелку с инопланетянами. Назревал вопрос – откуда она прилетела? Я быстренько развел руки в стороны и сделал вид, что тоже принимаю солнечные ванны, полезные для здоровья.
– Может быть, надо позвонить Клавдио? – предложил я.
– Может быть, – ответила Валерия, да и только.
О чем размышляла Валерия, прячась за солнечными очками, оставалось тайной, покрытой темными стеклами. А я представил себя на месте Клавдио, собрал всю греческую полицию и принялся мысленно рыдать: «Месье, месье, у меня жена пропала! Брюнетка, глазки карие, очень хорошенькая!..» Впрочем, знал я еще одну женщину, которую муж вечно разыскивал…
«Так, после ее убийства, садясь за стол, он спросил – почему же не приходит императрица?»[5]
…А между прочим, она совсем и не скрывалась. Ушла от мужа полгода назад и задирала ноги в другом обществе. Просто муж никак не мог в это поверить.
– Клавдио прекрасно знает, где меня найти, – сказала Валерия. – Благодаря портье…
– Портье?
– Портье из «Афродиты», – подтвердила Валерия. – Друг мой, а почему же вчера ты не тревожился о Клавдио?..
Вчера мы бродили с Валерией по ночному побережью… Южные звезды крупнее и натуральнее, чем бриллианты. Во всяком случае, это самое подходящее колье для обнаженной женщины. Валерия тихо плескалась в море среди россыпи звезд, а я примерял ей подходящее ожерелье. Малая Медведица казалась мне простоватой, и Большая слишком бедна для моей Валерии. Вчера я сидел на песке, ожидая, когда Валерия выйдет на берег, и действительно – ничто меня не тревожило. Вчера я корчил из себя египетского сфинкса. Спокойного и всезнающего. Эпитафию человечеству.
