Все это устраивалось, устраивалось историей — для одного лишь Кита. По крайней мере, так ему иногда казалось. Все это делалось с мыслью о Ките.
В бедной среде (согласно одному известному историку-марксисту) «после 1945-го женщины пошли работать, потому что, говоря начистоту, больше не работали дети». Затем высшее образование — женской квоте в университетах предстояло удвоиться с четверти до половины. Плюс к тому, ни на миг не забывая потребности Кита: антибиотики (1955), противозачаточные таблетки (1960), закон о равной оплате труда (1963), закон о гражданских правах (1964), Национальная организация женщин (1966), «Миф о вагинальном оргазме» (1968), Национальная лига защитников права на аборты (1969). «Женщина-евнух» (любовь и романтика — иллюзии), «Женское право собственности» (нуклеарная семья — потребительская выдумка), «Сексуальная политика» (бездонное чувство незащищенности управляет волей человека к главенствованию) и «Наши тела, мы сами» (как добиться эмансипации в спальне) — все эти книги вышли в 1970-м, одна за другой; время было выбрано идеально. Все было узаконено. Все было, причем персонально для Кита.
* * *
1970-й год догнал его лишь в году 2003-м.
Стояло 1 апреля, или день дураков, и он еще не успел отойти от совершенно необычайной встречи со своей первой женой. Немедленной реакцией Кита по окончании этой встречи было позвонить второй жене и рассказать ей о случившемся (вторая жена решила, что это возмутительно). Придя домой, он изложил более подробную версию своей третьей жене, и его третья жена, которая почти всегда была безумно жизнерадостной, решила, что это очень смешно.
— Как ты можешь смеяться? Это же означает, что вся моя жизнь бессмысленна.
— Нет, это просто означает, что твой первый брак был бессмысленным.
Кит взглянул на свои ладони.
— Мой второй брак тоже перестал казаться такой уж умной затеей. Внезапно. Вот тебе и ответная реакция.
— М-м. Разве можно так говорить? Подумай о мальчиках. Подумай о Нате с Гасом.
— Верно.
— А третий брак что же?
— Вроде бы ничего. Благодаря тебе, дорогая. Только все это время я просто… Теперь я себя чувствую еще хуже. Ментально.
Раздался звонок в дверь.
— Это Сильвия, — сказала она (имея в виду свою взрослую дочь). — Смотри на вещи позитивно. Слава богу, у тебя не было детей от этой старой сучки.
* * *
Жила на свете прекрасная девушка по имени Эхо, и полюбила она прекрасного юношу. Однажды, во время охоты, юноша, отбившись от сонмища спутников верных, позвал:
— Эй, где же вы? Здесь кто-нибудь есть?
Эхо же, украдкой наблюдавшая за ним издалека, откликнулась:
— Есть. Есть, есть, есть.
— Я тут! — крикнул он. — Сюда!
И зовет зовущего нимфа:
— Сюда. Сюда, сюда, сюда.
— Зачем ты бежишь?
И в ответ юноша сам столько же слов получает.
— Здесь мы сойдемся!
— Сойдемся, — ответствует Эхо. — Сойдемся, сойдемся, сойдемся.
* * *
Вот что пишет наш историк-марксист:
Почему выдающимся модельерам — породе, печально известной своей неспособностью к анализу, — порой удается предвидеть положение вещей лучше, чем профессиональным предсказателям — один из наиболее темных вопросов в истории, а для историка культуры — один из наиболее важных.
Так каковы же портновские хроники рассматриваемого периода? Готовясь к поездке в Италию, Кит позаботился о том, чтобы привести в общепринятую норму свой не особенно обширный гардероб: джинсы, рубашки, футболки и единственный костюм. Но видели бы вы его весной, рыщущим взад-вперед по Кингс-роуд вместе с идентично одетым Кенриком: сапоги из змеиной кожи на высоком каблуке, брюки-клеш, ремень, массивный, как якорь, рубашка с рисунком «восточный огурец», военный мундир с золочеными эполетами, а вокруг шеи повязан замызганный шелковый шарф.
Что касается девушек — взять, к примеру, хоть ту же Шехерезаду: скромные сандалии в стиле Клеопатры (на каблуке рюмочкой), дальше — огромная протяженность голой коричневой икры и бедра, два упругих стебля, идущие все вверх и вверх, все дальше и дальше, дальше вверх, и наконец, в самый последний момент (все уже готовы умереть от растущего напряжения), — соцветие в форме легкой летней юбки, едва ли шире ремешка часов; затем — еще одна протяженность (влажная впадина пупка), берущая начало убедительно низко на бедрах, заканчивающаяся собранной петлей прозрачной блузки, а в завершение — ничем не скованная ложбинка на груди.
Подводя, в некотором приближении, итоги: ребята одевались как клоуны, с готовностью (и они были совершенно правы) отказавшись примерно от трети своих владений, не выставляя никаких условий. А девушки? Было ли это — все это выставление напоказ, — предназначалось ли оно для того, чтобы подсластить пилюлю перехода власти? Нет — ведь прийти к власти им предстояло так или иначе. Или таким способом они говорили спасибо? Может быть, но прийти к власти им предстояло так или иначе. Нынче ему кажется, что выставление напоказ было выставлением — не женской власти, конечно, нет, но женского величия.
* * *
Стоя над раковиной в своем кабинете, или студии, в дальнем конце сада, Кит обрабатывал рану на тыльной стороне ладони. Получил он ее в начале марта, когда костяшки его кисти вступили в нерешительный контакт с кирпичной стеной. Теперь ранение находилось на стадии третьей корочки, однако он по-прежнему его обрабатывал, промокал, дул на него, лелеял — бедная его рука. Эти маленькие боли походили на маленьких домашних животных или на растения в горшках, которых внезапно поручали твоим заботам; их надо было кормить, или выгуливать, или поливать.
Стоит пройти полувековую отметку — и плоть, покрывающая человека, начинает истончаться. А мир полон лезвий и колючек. Пару лет твои руки изрезаны и исцапараны, словно коленка школьника. Потом приучаешься предохраняться. И продолжаешь этим заниматься, пока, под конец, не начинаешь заниматься одним только этим — предохранением себя. Пока же приучаешься к этому, ключ от двери — гвоздь, торчащий из двери, заслонка почтового ящика — нож для резки мяса, а сам воздух полон колючек и лезвий.
* * *
Стояло 10 апреля 2003 года, и Кит читал газету в кафе. Багдад пал. Эта новая битва, между исламом и христианством: детская, но настойчивая мысль (пришедшая Киту от раздавленного в нем поэта) была примерно такая: но ведь когда-то мы так хорошо ладили, верующие и неверные… Борьба, по сути, шла не между разными религиями или разными странами. Борьба шла между разными столетиями. Как назовут ее будущие историки? Возможно, Войной времени или Войной часов.
Тайная полиция режима, который только что свергли, звалась Джихаз ханин. В нее входили пыточные подразделения, чьи оперативники были адептами боли. При этом Джихаз ханин переводилось как «инструмент желания». Эту фразу он мог понять лишь в одном смысле — как описание человеческого тела.
