В этот раз они были настроены куда более дружелюбно, чем во время нашей первой встречи. Особенно второй парень, с заросшей грудью и зачесанными назад волосами, вел себя настолько спокойно, что казался другим человеком. В какой-то момент я даже подумала, что прошлый раз он, наверное, поссорился со своей Эмой.
Юноши рассказали о себе. Ватару носил фамилию Домото, а его приятеля звали Юноскэ Сэки. Оба были третьекурсниками университета Тохоку. Дружат, начиная со старшей школы. Ежедневно валяют дурака, не занимаясь ничем серьезным. Они рассказывали об этом так равнодушно, словно речь шла не о них.
— Вы оба родом из Токио? — спросила я, отпивая из чашки принесенный кофе.
Ватару медленно покачал головой:
— Юноскэ из Токио, а мой родительский дом в Сэндае. До окончания средней школы я жил здесь, а в старшую пошел уже в Токио. Там я был под опекой моего дяди. Ну а потом уже в университете перекувырнулся назад…
— Я думаю, что его семью ты наверняка знаешь, — загадочно сказал Юноскэ. — Ты любишь сладкое?
Я ответила, что люблю.
— А тебе приходилось пробовать сладости из магазина «Сэнгэндо»?
При слове «Сэнгэндо» я тут же представила себе большой темно-синий норэн[23], пол, выложенный гранитными плитами, и витающие в воздухе ароматные запахи. В этом старинном магазине японских сладостей, расположенном в районе Хатиман-мати, была даже комната отдыха для покупателей, которые специально приезжали сюда издалека. Слава об этих сладостях гремела повсюду, и не было в Сэндае человека, который не знал бы названия «Сэнгэндо».
— Конечно, пробовала, — я придвинулась к нему чуть ближе. — Ты хочешь сказать, что Ватару — сын владельцев «Сэнгэндо»?
Сам Ватару не проронил ни слова. Его молчание красноречиво говорило о том, что он более не желает обсуждать эту тему. Почувствовав это, я воскликнула:
— Правда что ли?! Ой, я обожаю пирожные «Кимисигурэ», а моя тетя — просто фанатка «Куриканоко», которые с каштанами. Тетя преподает детям фортепиано, и иногда устраивает что-то вроде чаепитий для родителей своих учеников. Так она всегда покупает сладости только в «Сэнгэндо».
Ватару из вежливости кивнул и поднес спичку к коротенькой сигарете «Хоуп», нервно откинув со лба копну черных волос.
— У него сложные отношения с родителями, — сказал Юноскэ. — Поэтому сейчас он обитается у меня. И, кстати, в рот не берет ничего даже похожего на японские сладости.
— Но если ты, Кёко, так любишь «Кимисигурэ», — вмешался Ватару, — то я могу сказать, чтобы специально для тебя сделали и прислали побольше. И еще «Куриканоко» для твоей тети.
Я сказала спасибо и изобразила улыбку. Ватару пристально посмотрел на меня и тоже тепло заулыбался. Его взгляд был настолько притягателен, что у меня перехватило дыхание. Я даже глаза отвела.
После этого мы долго разговаривали о музыке и о книгах. На самом деле говорили в основном Ватару и Юноскэ, а мне отводилась роль слушателя. При этом у меня была масса возможностей сделать вид, что я хорошо знаю все книги и всех писателей, которых они упоминали. Даже если бы я так сделала и ввернула бы какое-ни-будь подходящее суждение, они все равно никогда бы не стали проверять, действительно ли я в этом разбираюсь или только прикидываюсь.
Раньше, беседуя в студенческих компаниях, я могла запросто сказать, что читала книгу, которую на самом деле даже в руках не держала, или моментально определить свою позицию по отношению к таким вещам, о которых прежде даже не пыталась размышлять. Обычно после этого я опрометью мчалась в книжную лавку и в тот же вечер проглатывала все книги, о которых шла речь, красным карандашом выделяя наиболее важные места. Так попутно кое-чему и училась. Порой я обнаруживала, до какой степени глупыми и неправильными были мои скоропалительно высказанные мнения, и тогда мне становилось до слез стыдно, хотя даже в такие моменты я не хотела признавать свою неправоту.
Сама не знаю почему, но в присутствии Ватару и Юноскэ у меня совершенно не возникало желания разыгрывать ребяческое бунтарство или тупую самовлюбленность. Рядом с ними мне хотелось быть просто семнадцатилетней девочкой, абсолютно естественной во всех своих проявлениях. Как во время нашей первой встречи я смогла признаться им, что не знаю «Канон» Пахельбеля, так и сейчас я готова была отвечать «не знаю», если действительно слышала о чем-то в первый раз.
Может быть, я их просто боялась? Думаю, что и да, и нет. С одной стороны, они выглядели прожженными циниками, но, с другой стороны, более великодушных людей мне еще не приходилось встречать. В общем, они были очень необычными. Ни слова о студенческих выступлениях, ни слова о Вьетнаме, ни слова о договоре безопасности… В их беседах даже не проскальзывали многочисленные слова и темы, которые молодые люди одного поколения обычно понимают без всяких дополнительных разъяснений.
Они были какими-то до изящества тонкими, подобно стеклянным скульптурам, и в то же время прекрасно разбирались в незнакомом мне мире взрослых. При этом, наряду с хорошим воспитанием и утонченностью, в них иногда проглядывала грубость и вульгарность.
Во время долгого разговора я узнала, что нынешняя мать Ватару ему не родная, и что отец Юноскэ возглавляет частную больницу, а сам Юноскэ, вопреки желанию отца, не захотел становиться врачом, а пошел на филологический факультет… Я уже не помню, рассказывала ли я что-нибудь о себе. Сдается, что почти ничего. Я только сидела и восхищенно слушала все, что они говорили. Их чистые, чуть приглушенные голоса чудесным образом гармонировали с музыкой барокко, которая звучала в кафе, и я совершенно утратила всякое представление о времени.
Первым из нас троих на часы посмотрел Юноскэ. В этот момент мы как раз сделали паузу в разговоре — о чем же мы тогда говорили?.. по-моему, о Борисе Виане, — поэтому за нашим столиком царило недолгое молчание.
— Мне уже, пожалуй, пора идти… — сказал Юноскэ, обращаясь к Ватару.
Ватару тоже взглянул на часы:
— Ого, уже столько. Эма там, поди, уже сердится.
— Сердится? — улыбнулся Юноскэ. — Да она наверняка уснула.
Юноскэ встал со стула.
— Ну, позвольте откланяться. Ты, если хочешь, еще посиди тут с Ватару.
В его благородной манере общения сквозил оттенок рассеянной мечтательности. Специально, чтобы подразнить его, я спросила:
— У тебя свидание с Эмой?
Юноскэ повернулся ко мне и незаметно подмигнул.
— Почти угадала, — сказал он. — Правильнее сказать, у меня свидание с кошкой.
— С кошкой?
— Ага. Стоит Эму оставить одну, она тут же засыпает. Ну прямо, как кошка, правда?
Я засмеялась и кивнула. Юноскэ на прощанье легко хлопнул Ватару по руке и, не оглядываясь, вышел из кафе.
