Книга Высотка - Екатерина Завершнева

Сидела на подоконнике, мирно жевала булочку, а тут Олежка.

— Иди скорей, Кузнецов требует. Чего ты опять учудила?

— Какой Кузнецов?

— Ой, ну бестолочь… отличница наша… твой начальник-завлаб, вот какой. Имя-отчество напомнить? Иван Васильич, как у Грозного, — крикнул он вдогонку.

Грозный сидел за столом, читал реферативный журнал и тоже жевал булочку. Пахло растворимым кофе. Я порадовалась совпадению вкусов — булочкой была «слойка свердловская», моя любименькая. Потопталась еще немножко:

— Здравствуйте, Иван Васильич. Вызывали?

— А, здрастье-здрастье. Склодовская-Кюри, собственной персоной… — Он поспешно засунул слойку в карман халата, как будто есть на рабочем месте неприлично. — Ну и как вы этого добились?

— ?

— Толщина пленки 125 микрон, это на 12 меньше, чем у меня. Ровная, как бабушкин блинчик. Температура перехода 73 К, не рекорд, но в эпсилон-окрестности. Как вы это объясните?

— Я больше не буду, Иван Васильич.

— Нет уж, вы, пожалуйста, будьте. Готовьтесь к семинару. Диаграммки там, таблички, чтобы все как у людей. Завтра придут повторные спектры, сами отследите. У вас есть собственная ячейка? Нет? Пора завести. Хотя… нетрудно предположить, как было дело. Ира вам рассказала, как надо капать, и вы капнули, от балды?

— Наверное.

— Новичкам везет. Третьяков уже оповещен, говорит, интересный финт получился. Но вы, конечно, понимаете, что из этого ничего не следует?

— Понимаю.

— Это не наука и даже не технология, а чистая случайность. Но пленочку вашу мы погоняем, погоняем. Интересные у нее свойства получились… Ира говорит, вы поете и на фортепиано умеете?

— Умела. Теперь нет.

— Жаль. В жизни всякое пригодится может. Тонкая моторика, например. Ну ладно, идите. Капайте дальше, а вдруг что-то еще накапаете, — благословил меня Кузнецов, и переключился на журнал, шаря в кармане в поисках слойки.

Аудиенция была окончена.

Пораженная до глубины души, я вернулась на подоконник, не понимая, что происходит. Вообще-то для химических опытов нужны особенные руки, которыми меня природа не наградила, и это выяснилось вскоре после начала занятий. К концу сентября одногруппники выучили простое правило: если что-то разбилось или бабахнуло, то это, скорее всего, моя работа. Из малого практикума меня изгнали с позором, потому что я перепутала банки с нитратом и нитритом натрия (подумаешь, индексом ошиблась! четче надо писать на этикетках, эн-о-два, эн-о-три, а не царапать кое-как!), и за считанные минуты цоколь химфака наполнился рыжим удушливым газом под названием «лисий хвост», или диоксидом азота, если следовать номенклатуре неорганических соединений.

Потом я разбила колбу с концентрированной серной кислотой, выскользнуло из рук. Раздевайся, крикнул Олежка, и на его крик сбежалась вся наша двенадцатая группа. Олежка моментально стащил с меня халат, как будто делал это ежедневно, как будто ничего такого в этом не было. Кубинцы, досконально изучившие ТБ, присыпали негашеной известью кислотную лужу на полу, подмели осколки, вытерли стол. Я оглядела себя — вроде бы обошлось, разве что на юбке образовались мелкие дырочки, там, где попали капли.

Ну что пялитесь, давайте за работу, скомандовал Олежка и разогнал любопытных по местам. Через пять минут подошел малиновый от смущения Костик: Ася, мне очень неловко, тем более нам запретили пялиться… но ты посмотри на свои чулки. А что с ними? — спросила я. Да так, замялся Костик, в общем, их уже нет. Они растворяются.

Я бросила синтез — Гарик доделает — и понеслась в общагу. Наташка выдала полотенце, отправила в душ (какое счастье, что она проспала первую пару!), потом достала из шкафа пачку колготок, страшно дефицитную (и не жалко ей?), вручила мне и посоветовала завести халат посолиднее, чтобы хоть коленки прикрывал.

Такой вот послужной список… Пока выкручивалась, но если, чего доброго, дотяну до диплома и стану химиком, что тогда? Не пора ли сменить ориентацию и поступить на другой факультет, где не надо работать руками? Неважно какой. Жизнь сосредоточена в МГУ, за его пределами жизни нет. Вот бы подобрать вариант, чтобы и учеба не раздражала…

После полугодового отсутствия в лабе меня встретили холодно.

— Пришла все-таки? — поинтересовалась Ирина (где-то я уже слышала этот вопрос…). — К Иван Васильичу? Ну-ну. Он в подсобке, новые реактивы прислали. Подожди немного.

Кузнецов вообще отказался меня признавать. Первый раз вас вижу, барышня, вы кто, по какому вопросу? Разъяснения на тему, что я, мол, Склодовская-Кюри, эффекта не возымели. Я несколько иначе вас себе представлял, сказал Кузнецов иронично и, как мне показалось, с ноткой разочарования в голосе. Я попыталась уцепиться за эту нотку, наплела ему, что и литобзор давно готов, и схемки-диаграммки рисуются, но Грозный даже слушать не желал. Курсовые пишутся в тесном сотрудничестве с научным руководителем. А я, извините, ничем не руководил и подпись под вашими диаграммками поставить не могу, Заратустра не позволяет. Всего наилучшего.

За дверью Гарик: ну что, отбоярилась?

Как бы не так. Похоже, придется брать бегунок, или, на официальном жаргоне, обходной лист. Это такая штука, Гарик, в которой будет засвидетельствовано, что я не зажилила ни одной книжки, не спалила Кореневу малый практикум, не трогала ацетиленовой горелки и вообще была пай-девочка.

Брось, возмутился Гарик, при первом же затруднении она лапки сложила! Идем к Качусову!

Я тебя умоляю, не надо Качусова. Проще перевыполнить план по пленкам за всю кафедру, чем терпеть его нравоучения… Пойдем лучше в ЦДХ, там такая выставка, закачаешься! Шенберг-Кандинский! Привезли! К нам! Неужели ты сможешь это пропустить?