Ма вязала. Приближалось обеденное время.
— Ты нашла кого-то в помощь? — спросил я.
— Нет, — ответила ма.
— Так каким же образом Уинни умудрилась справиться в одиночку?
— Я поговорила с ней, — объяснила матушка.
Уинни подала в целом превосходный обед — может, и не настолько превосходный, какие готовила покойная кухарка, но определенно многообещающий. В него входило даже довольно плоское, опавшее суфле.
— Это ее первое суфле, — заметила ма, когда Уинни ушла за мясным блюдом. — Если впредь не исправится, я с ней поговорю.
С Уинни явно что-то произошло. Она казалась всем довольной, почти безмятежно счастливой. Расхаживая по дому, она нашептывала себе под нос нечто странное. Овощи она подавала с величайшей осторожностью, но не переставала шептать ни на минуту.
— Что вы сказали, Уинни? — спросил я.
— А суфле-то опало, — ответила она.
— Включи новости на Би-би-си, — попросила матушка.
Весь понедельник Уинни хлопотала по дому, беседуя сама с собой. Но завтрак был подан вовремя, стол накрыт, как полагается. Еще до половины девятого в доме воцарился порядок, в камине весело затрещал заново разведенный огонь. А Уинни все вела с собой нескончаемый разговор, веселый и многословный. Я предположил, что это сказываются долгие и одинокие бдения на кухне. Но матушка, похоже, решила свою хозяйственную проблему, которая угрожала стать моей. Я не уделил бы Уинни ни единой лишней мысли, если бы она не стала весьма забавной.
Я с радостью вернулся к привычной холостяцкой жизни, охотно сообщил друзьям о перемене, произошедшей с Уинни, и о том, как успешно она справляется со своими обязанностями. Они выразили желание возобновить визиты в Суссекс вместе со мной, пообещали, что сами будут стелить себе постели, помогать ходить за покупками и ни в коем случае не доставлять Уинни лишних хлопот. Но я считал, что будет разумнее выждать несколько недель, а уж потом нагрянуть в гости, как в прежние времена. Вместе со мной матушку обычно навещали мои коллеги, неженатые и молодые, которые, подобно мне, по субботам трудились в редакциях своих газет, или же вдовушки средних лет, свободные в любой день недели. Все они высказывались за поездку, но я не торопился.
К следующей неделе Уинни набралась опыта. Я пришел к выводу, что именно она осуществляла руководство на кухне с тех пор, как служила в доме: кухаркой она оказалась отличной. Ма все так же не обращала на нее внимание, по своей привычке предпочитая не хвалить и не бранить, только отдавать распоряжения. Уинни была особой неопределенного возраста между пятьюдесятью пятью и семьюдесятью годами, ее большое лицо покрывали глубокие морщины, тело было худым и угловатым, седые волосы она ополаскивала краской, придавая им шоколадный оттенок. Матушке, которая с молодости привыкла выбирать горничных «приятной наружности», понадобилось некоторое время, чтобы примириться с дурнушкой Уинни, но, попривыкнув к ней, матушка была не склонна следить, не изменилась ли ее горничная по сравнению с прежними временами.
Теперь с кухни периодически доносился жуткий грохот. Вечером он продолжался минут десять. Моя постель была оправлена. Ковры на лестницах — безукоризненно чисты, как раньше, мебель и перила блестели. Уинни подняла в кухне шум и вскоре затихла до самого чая, после которого, дождавшись, когда матушка ляжет, ушла спать. Я прекрасно выспался. Наутро шум возобновился, словно Уинни дралась сама с собой. Решив выяснить, что происходит, я застал ее улыбающейся и что-то убежденно бормочущей. Поднос с завтраком для матушки был уже готов, Уинни как раз собиралась отнести его в комнату ма.
— Что стряслось, Уинни? — спросил я.
— Да просто забыла выставить на поднос масло. Стара уже для такой работы.
— Хотите уволиться, Уинни? — спросил я в мгновенном приступе отчаяния, вызванного словами и тоном Уинни.
— Разве я могу оставить вашу матушку? — отозвалась она и унесла поднос.
А на следующей неделе моя девяностошестилетняя мать внезапно скончалась. Невозмутимая Уинни позвонила мне из Суссекса, и я поспешил приехать. Состоялись тихие и немноголюдные похороны. Дом предстояло продать. Редкие вспышки гнева Уинни, обращенного на саму себя, повторялись по-прежнему — например, когда она забыла отменить доставку «Таймс», о чем попросил я; хлопоча по дому, она не переставала бормотать. Я с удобством провел в доме последнюю ночь и после завтрака приготовился уладить вопрос с жалованьем и пенсией для Уинни. Мне казалось, она с радостью согласится отдохнуть. У нее были родные в Йоркшире, и я думал, что она наверняка захочет вернуться туда.
— Я не брошу семью, — заявила Уинни.
Под «семьей» она подразумевала не своих родственников, а меня.
— Уинни, дом придется продать. Здесь же все равно никто не живет.
— Тогда я поеду с вами, — решила Уинни. — У вас там наверняка свинарник, но я могу пожить и в подвале.
Мой свинарник, мой райский уголок. Этот дом с узким фасадом, выходящий на Хэмпстедлейн, я приобрел двенадцать с лишним лет назад. Но так и не собрался привести его в порядок. Слишком много времени отнимали долгие вечера в театрах, за которыми следовали ужины допоздна в компании друзей, а по утрам — работа над статьями для театральной рубрики и разгуливание по дому в халате. Наскоро пообедав, я устраивался поработать в кабинете, иногда шел в кино или на выставку, если только какое-нибудь официальное событие не требовало моего присутствия, или же играл на пианино. Большая часть работы приходилась на пятницы и субботы: последний спектакль за неделю я смотрел в пятницу, а газета с моей статьей в рубрике должна была выйти в субботу к трем часам дня. И поскольку до матушкиной смерти я уезжал в Суссекс на воскресенья и понедельники, заняться собственным домом мне было просто некогда. Иногда гости, останавливающиеся у меня, пытались помочь с уборкой. Но меня больше устраивало, когда они этого не делали: после дружеских уборок я ничего не мог найти в собственном доме. И никогда, ни при каких обстоятельствах я никого не пускал наверх, в свой тесный кабинет. Надутая и чопорная помощница по имени Айда приходила, жеманно семеня ногами, по утрам три раза в неделю часа на два, мучая всех вокруг, то есть себя, меня и моего кота Фрэнсиса. Айда вынимала чистую посуду из посудомоечной машины и расставляла в шкафу, меняла полотенца и постельное белье и оставляла грязное белье в прачечной. Подметала пол в кухне, легко расправившись с Фрэнсисом с помощью веника, иногда вытирала пыль в гостиной и пылесосила ковер. Три раза в неделю по утрам Фрэнсис прятался в подвале, пока она не уходила.
Не только изъяны Айды побудили меня забрать к себе Уинни. Поначалу я был решительно против. Фамильного состояния едва хватило на матушкину жизнь. Я вполне сводил концы с концами, у меня была работа, но даже состоятельным человеком я бы себя не назвал. Подобно большинству своих друзей, я был не в том положении, чтобы брать в дом экономку. Помимо всего прочего, мне не хватало для нее места. В сыром подвале гнили ящики, забитые всякой заплесневелой дрянью, выбросить которую у меня никак не доходили руки. Среди них были коробки с матушкиными вещами: во время одного из ее переездов эти коробки на время привезли ко мне и так и не забрали. Заглянув в одну, я обнаружил два изъеденных молью веера из страусовых перьев, несколько попорченных сыростью резных шахматных фигурок из дерева, отсыревшие книги и вино. В тот раз я выбросил содержимое коробки — за исключением вина, которое сохранило приятный вкус. Но больше я эти ящики не открывал. В подвале были две комнаты, промозглая тесная уборная и кухня устрашающего вида. Очевидно, до того как я приобрел этот Дом, в подвале кто-то жил.
