Я не люблю дома говорить о моих теориях, нацеленных на будущее и ставших излюбленной темой моих лекций. Но я уверен, что Кларисса прекрасно осведомлена обо всем благодаря студентам, посещающим мою библиотеку, которым она устраивает допросы. Видимо, ей этого достаточно, поскольку она не обнаруживает особого интереса (возможно, из-за моего почерка) к тетради, озаглавленной Д.У., то есть, Деконструктивная Урбанистика, которую я оставил на самом виду на моем столе, как и «Украденное письмо» Эдгара Аллана По. Она не читает даже статьи, время от времени появляющиеся на страницах «Диагонале» — журнала факультета архитектуры в «Валле Джулия».
Кларисса
Король Виктор-Эммануил Второй во время охотничьей вылазки в Ланге встречает крестьянина, который в знак уважения снимает шапку. Король вынимает из кармана сигару и предлагает ее крестьянину, а тот восклицает: «Ваше величество, эта сигара — самый счастливый день в моей жизни!»
Джано рассказывает этот анекдот в ресторане, сидя за столом с коллегами, урбанистами и архитекторами (в том числе и с Занделем), но сразу же находит нужным добавить, что сам он терпеть не может ни охоту, ни Савойскую династию во всех ее поколениях.
— Отождествление сигары с самым счастливым днем жизни крестьянина — это конечно же, — говорит Джано, — риторическая фигура, но какая?
Никто не может ответить, и тогда Джано с невинной улыбкой и свойственной ему неуверенной манерой добавляет, что дело тут, возможно, в аномальной форме метонимии.
— Выходит, сигара для крестьянина своего рода и причина и следствие того счастливого дня? — спросила я робко.
— Вот именно, это парадоксальная метонимия, смешивающая причину со следствием.
Странно, но пока Джано рассказывал свой анекдот, в ушах у меня раздавался грохот смятого металла и отчаянный крик жертвы автокатастрофы на шоссе между Франкфуртом и Дуйсбургом, голос гибнущего нашего друга — немецкого журналиста. Что это — ошибка или заблуждение моего подсознания? Что за извращенное подсознание? Я никак не могла установить причину такого неприятного и мрачного сопоставления. Ну скажите, что общего между симпатичным Иоганнесом Вестерхофом и Виктором-Эммануилом Вторым?
Джано просто трогательно наивен, и я зря пыталась дать ему понять, что лучше бы ему воздержаться от подобных выступлений. Хотя анекдот и понравился слушателям, несколько меньше понравилась им его короткая риторическая заключительная лекция, которую я прервала, чтобы она не пропала впустую.
Джано — человек самый необщительный в мире, и хорошо это знает. Этими своими коротенькими выступлениями он посильно принимает участие в тех случайных светских раутах, в которые мы иногда позволяем себя вовлекать. Чаще всего это открытие выставок или презентации книг по архитектуре и урбанистике, которые почти всегда завершаются в ресторане, где Джано высказывается, пользуясь определенным интересом у публики, не знаю, правда, насколько искренним. Но он поступает правильно, так как эти его анекдоты позволяют ему безболезненно избегать застольной полемики о его урбанистике. Если же под конец затрагиваются политические темы, тогда Джано начинает сморкаться и чихать из-за внезапного приступа аллергии ко всякой левизне.
Если судить по стоившему мне стольких трудов прочтению еще нескольких страниц его романа, пожалуй, можно сказать, что Джано понял не только то, что я побывала в деревне нудистов, но и то, что прекрасная девушка из бассейна, описанная Занделем, была я, Кларисса, собственной персоной, со всеми своими сорока годами. Что это, фантазии романиста? А описание лихорадочного секса в бунгало, писательская одержимость? Надеюсь, что Джано просто продумал ситуацию, подходящую для его сюжета, и использовал ее, не зная, что она соответствовала той импульсивной ситуации, которую мы упорно называем реальной действительностью.
Но как позволяет себе Джано, мой муж, так бесстыдно показывать меня на страницах своей книги? То, что приведенные факты, возможно, отвечают действительности, не оправдание, скорее наоборот. Кто дал ему право приписывать мне чувства, или, что еще хуже, утверждать, что я занимаюсь сексом, если доказательств у него нет? Слишком легко сочинять роман вот так — воруя идеи, факты и персонажей в семье и среди друзей? Хоть бы Джано не вздумал опубликовать это описание нелепых эротических упражнений, ведь читатели без труда могут узнать реальных героев.
В кухне я уронила небьющийся стакан, который буквально взорвался и разлетелся на тысячи мельчайших осколков. Мне объяснили, что у небьющихся стаканов есть уязвимая точка вроде ахиллесовой пяты, и стоит только ударить по ней, как происходит взрыв и стекло разлетается.
Будь осторожен, Джано, если ты затронешь мою ахиллесову пяту, я тоже могу взорваться, как небьющийся стакан или как камикадзе.
Шутка, конечно. Иногда мне хочется пошутить.
Джано
Мы с Клариссой недостаточно циничны, чтобы посвящать друг друга в свои грехи. Предпочитаем молчать, молчание — замечательный клей в ситуациях, когда без него все может разлететься на куски, как тот небьющийся стакан, который Кларисса уронила сегодня на пол в кухне. Только став взрослым, я усвоил, что кроме моей персоны существует еще чрезвычайно хрупкая действительность, к которой надо относиться уважительно, бережно, иногда даже храня ее в тайне и глубоком молчании.
У Клариссы странные претензии. Теперь она вбила себе в голову, что я должен свозить ее в Страсбург, в ту маленькую гостиницу напротив собора. Я, кажется, понял причину этого странного желания: по-видимому, Кларисса узнала о моей встрече в Страсбурге с Валерией и сама хочет повторить это путешествие. Чтобы доказать мне, но и себе тоже, что она не хуже Валерии и заслуживает такого же внимания. Я настаиваю, чтобы она объяснила мне причину своего требования, хорошо зная, что она никогда не скажет мне правду — слишком обязывающую нас обоих.
— А тебе не все равно? — отвечает Кларисса.
— Глупое объяснение, — настаиваю я, чувствуя, что хожу по краю пропасти.
— Не на всякий вопрос есть ясный и понятный ответ.
— Меня не интересует туманное и непонятное объяснение, но поскольку не хочется, чтобы ты оправдывала свое желание, я сдаюсь. Ладно, в следующую субботу отвезу тебя в Страсбург.
В маленькую гостиницу напротив собора.
— Ладно, в маленькую гостиницу напротив собора. Я закажу номер.
Услышав, что я готов съездить в Страсбург с ней, Кларисса успокоилась и замолкла.
Интересно, кто рассказал ей о моей встрече с Валерией? Архитектор Морпурго — единственный, кто мог ночью в спальном вагоне узнать от самой Валерии о такой детали, как маленькая гостиница напротив собора. Но как эта новость могла от Морпурго достичь ушей Клариссы? Тысячи глаз и тысячи ушей. Не могу же я спросить об этом у нее, приходится довольствоваться в который раз истиной, что слова переносятся от одного человека к другому, как вирусы гриппа.
Этим своим нелепым требованием Кларисса подбросила мне еще одну деталь для моей книги.
