Как бы то ни было, а жители Амальфи свято веруют, что подобным образом святой демонстрирует свою заинтересованность в благоденствии города.
— Когда манна приходит, год бывать хороший, — пояснил мой гид. — Нет манны — нет удачи…
Что касается шотландского Сент-Эндрюса, то к стыду своему должен признаться, что его обитатели сегодня гораздо больше интересуются гольфом, нежели святыми реликвиями. Точно так же можно попенять и россиянам, которые формально числят святого Андрея в числе своих покровителей, но фактически и не вспоминают о нем.
В отличие от них, жители Амальфи придают очень большое значение погребенному в их городе святому.
По сути, вся духовная жизнь горожан концентрируется вокруг собора Святого Андрея, и все, что происходит в Амальфи — хорошее ли плохое — приписывается воле апостола.
— Я всегда молюсь Сан-Андреа, — признался мой молодой экскурсовод. — Я обнаружить, что он быстрее откликается на молитвы, чем Пресвятая Дева.
— С чего бы это? — заинтересовался я.
Парень охотно изложил мне свою теорию, согласно которой получалось, что мольбы жителей Амальфи сразу же достигают ушей святого Андрея, их личного покровителя. В то время как Дева Мария обычно занята остальным человечеством и не всегда находит время снизойти к молитвам амальфитян.
— Мы убедиться в этом прошлый год, — продолжал юноша, — когда в Амальфи быть наводнение.
Очень сильный дождь быть. Вода текла с холмов… много воды. Мы молиться Богу, но дождь не переставать!
Тогда мы молиться Деве, но это тоже не помогать. Наконец мы приходить сюда и просить Сан-Андреа, чтобы дождь кончился. И он сразу остановился, наводнение кончился!
Он снова опустился на колени и истово перекрестился.
— Поэтому я всегда приходить к Сан-Андреа, — прошептал он.
Его отношения со святым отдавали таким практицизмом, что я невольно подумал: уж наверняка большинство шотландцев поняли бы и одобрили этого делового юношу.
Мы тихо покинули темную крипту с костями святого, который подарил свое имя Шотландии и внес лепту в формирование «Юнион Джека». Я было попытался довести наши национальные коллизии до юного итальянского гида, преданного почитателя святого Андрея, но вскоре махнул рукой на эту затею. Трудно рассказывать о личной унии шотландского короля человеку, который никогда не слышал о Шотландии.
Голубой остров
Когда я жил на Капри, с моего балкона открывался замечательный вид: зеленые виноградники сбегали по склону холма и упирались прямо в лазурно-голубое море, а вдалеке, почти у самой кромки горизонта, виднелся остров Сицилия.
После наступления ночи небо и море сливались в едином темно-синем цвете. Трудно было разобрать, где кончается море и начинается звездное небо, поскольку у моря имелись собственные звезды. Они сияли на многие мили окрест, отражаясь в спокойной, почти стоячей морской воде. Впрочем, если приглядеться, можно было заметить, что крошечные светящиеся огоньки медленно перемещаются и складываются в неведомые созвездия. Мне объяснили, что это горят лампы на рыбачьих лодках, которые каждую ночь выходят на промысел в море.
Я загорелся желанием тоже побывать на ночной рыбалке, и один из местных рыбаков, старый Сальваторе, согласился взять меня с собой. Итак, вечером я обрядился в особые рыбацкие штаны и пару легких туфель на веревочной подошве. Экипированный таким образом я заявился на набережную Марина-Гранде, где меня уже дожидался Сальваторе со своей лодкой. Солнце к тому моменту успело сесть, но небо еще не утратило характерного розового цвета.
Море было абсолютно спокойным, будто сделанным из плотного синего стекла. На востоке вырисовывался темный контур Везувия — зловещая громада, над вершиной которой курился зеленовато-желтый дымок. Слева вдалеке сверкал иллюминацией Неаполь: цепочка мерцающих огней протянулась вдоль побережья, словно драгоценное ожерелье на шее ночи.
А вокруг нас на многие мили были разбросаны такие же лодки, как наша, — рыбачий флот Капри медленно дрейфовал по Тирренскому морю в поисках ночного улова. Я порадовался тихой погоде, ибо хрупкие эти суденышки способны плавать лишь при полном штиле. В плохую погоду они не выходят в море.
Старому Сальваторе около семидесяти, однако он умудрился сохранить фигуру восемнадцатилетнего юноши. Пока мы гребли от берега, он поведал мне, что является отцом четырнадцати детей.
— Десять хорошо, — сообщил он на своем ломаном английском, — а четыре нет, не хорошо.
— Сочувствую, — откликнулся я, не зная, что еще сказать (перед глазами у меня встало малоприятное видение ленивых и неблагодарных сыновей).
— Не хорошо, — печально повторил Сальваторе. — Четыре мертвые, а десять живые и — хорошо!
Меня всегда интересовало, каким чудом эти темные, полуграмотные люди ухитрялись создавать такие большие и сплоченные семьи. Трое сыновей, рассказал Сальваторе, живут в Америке, а один в Париже.
— Пришлось уехать, — пояснил он. — Деньги зарабатывать.
На мой взгляд, в этих молодых итальянцах, сыновьях простого рыбака, есть нечто, роднящее их с елизаветинской эпохой. Подобно нашим предкам-англичанам, они эмигрировали в далекую неизвестную Америку, чтобы заработать денег и снова вернуться на свой остров. Все они не мыслили себе жизни вдалеке от родной Италии.
Над Капри догорал закат. Я бросил взгляд на темные холмы, четко выделявшиеся на фоне неба — словно картинка, вырезанная из бархатной бумаги и наложенная на лист голубого картона. Над головой у нас мерцал Млечный Путь, будто на небо накинули вуаль из прозрачной блестящей ткани. Вселенная погрузилась в ночное безмолвие. Тишину нарушало лишь легкое поскрипывание весел в уключинах да негромкий плеск воды. Затем к этим тихим, незначительным звукам присоединился высокий надтреснутый голос Сальваторе — старик запел песню «Белла Капри».
Меня это нисколько не удивило: насколько мне известно, все рыбаки Капри, выходящие по ночам в море, поют любовные песни, обращенные к своему острову.
Из ведра воды и пригоршни карбида старик соорудил примитивную карбидную лампу и поместил ее на планшир лодки.
— Это… — начал объяснять он, но, отчаявшись подобрать нужные английские слова, закончил фразу по-французски — tres interessant pour les poissons.[2]
Я с трудом удерживал улыбку при мысли, что мы — словно два ночных злодея — расставляем коварную ловушку, пытаясь «заинтересовать» бедных обитателей Салернского залива.
На темные воды я посматривал с некоторым опасением, и думаю, любой, кто побывал в неапольском Аквариуме с его причудливыми экспонатами, меня поймет. Что попадется на удочку? А вдруг осьминог? Огромная голова с человеческими глазами? Это вполне может оказаться как чудесная рыбка, так и ужасная тварь с зубастой акульей пастью.
