По ночам стояла непроглядная темень, тучи ползли буквально над самой землей. В воздухе никаких боев не было, все события разворачивались на земле. Снова единственная дорога, по которой доставлялось снабжение, была перерезана, и наши измотанные боями войска испытывали нехватку буквально всего. Однако они все равно пытались выполнить задачу, которая явно превышала человеческие возможности. Внезапно температура упала ниже 40 градусов, и начало замерзать смазочное масло. В результате все пулеметы вышли из строя. Кое-кто говорит, что русские точно так же страдали от морозов, однако они специально готовились к такой погоде и имели специальные масла. Нам не хватало оборудования и запасных частей, что еще больше сокращало число исправных самолетов, которое и так было невелико из-за страшных холодов. Снабжение поступало к нам буквально по каплям. Местные жители утверждали, что подобных морозов не было последние 20 или даже 30 лет. Битва с холодом оказалась более тяжелой, чем битва с врагом. Советы не могли и мечтать о более ценном союзнике. Наши танкисты жаловались, что танковые башни перестали вращаться, примерзнув к корпусу. Мы оставались в Калинине несколько дней и постоянно находились в воздухе. Вскоре мы знали каждую норку вокруг города. Линия фронта опять передвинулась и теперь проходила в нескольких километрах от нашего аэродрома. Поэтому мы вернулись на нашу базу в Старице, куда должны были прибыть еще раньше. Отсюда мы продолжали полеты, в основном в район Осташкова. Потом нам приказали перебазироваться в Горстово возле Руссы примерно в 80 километрах от Москвы.
Наши дивизии, переброшенные сюда, продолжали наступать вдоль шоссе через Можайск на Москву. Наши танковые авангарды вошли в Звенигород и Истру примерно в 10 километрах от русской столицы. Еще несколько подразделений сумели продвинуться еще дальше на восток и даже переправились через Волго-Балтийский канал, создав два плацдарма севернее Москвы. Один из плацдармов находился в Дмитрове.
Наступил декабрь, и термометр показывал 40–50 градусов ниже нуля. Сильнейшие метели, низкие тучи и плотный зенитный огонь — в таких «приятных» условиях мы летали. Лейтенант Клаус, прекраснейший летчик и один из немногих уцелевших ветеранов, был убит шальным снарядом русского танка. Именно ужасная погода была в это время нашим главным врагом, она же стала спасителем Москвы. Русский солдат сражался отчаянно, но без помощи этого союзника он не смог бы остановить победоносное наступление наших войск, ведь он тоже страдал от морозов и метелей. Даже свежие сибирские дивизии, брошенные в бой, не смогли переломить ход битвы. Только холод сокрушил германские армии. Поезда практически остановились, на фронт не поступали ни подкрепления, ни припасы. Не удавалось даже эвакуировать раненых. Мы исчерпали свои силы до последнего предела. Нам не хватало даже самого необходимого. Транспорт встал, мы не получали ни бензина, ни боеприпасов. Грузовики стояли вдоль занесенных снегом дорог. Единственным средством передвижения остались сани, запряженные лошадями. Трагические сцены отступления повторялись ещё чаще и чаще. У нас осталось очень мало самолетов. При подобных температурах моторы долго не выдерживали. Если раньше мы сражались, чтобы поддержать наступление нашей пехоты, то теперь нам приходилось сдерживать наступление Советов.
Прошло некоторое время, и наши войска были отброшены от Волго-Балтийского канала. Мы потеряли большую плотину северо-западнее Клина, а испанской Голубой дивизии после отчаянного сопротивления пришлось оставить город. Вскоре наступил и наш черед.
Приближалось Рождество, а Иван продолжал наступление в направлении Волоколамска, находившегося северо-западнее нашего аэродрома. Мы расположились в местной школе и спали прямо на полу в больших классных комнатах. Поэтому каждое утро я поднимался совершенно разбитым. Хотя, может быть, сказывались мои 500 боевых вылетов. Часть личного состава нашей группы жила в грязных избах, обычных в этой местности. Когда вы входили в такое «жилье», вам начинало казаться, что вы перенеслись на 300 лет назад в какую-то отсталую страну. В жилой комнате практически ничего нельзя было увидеть сквозь клубы табачного дыма. Мужчины в русских семьях курили какую-то гадость, которую называли махоркой. Дым от нее затягивал все вокруг. Но если вам удавалось разглядеть что-то сквозь дымовую завесу, первое, что бросалось в глаза, — главный предмет обстановки: огромная круглая кирпичная печь или плита высотой около метра, выкрашенная известкой. Вокруг нее толпились все три поколения аборигенов. Они жили, ели, пили, смеялись, плакали, рождались и умирали вместе. В домах побогаче перед плитой можно было обнаружить огороженный загон для скота, в котором хрюкают свиньи и возятся другие домашние животные. С наступлением темноты с потолка на вас начинают сыпаться самые различные образцы жуков. Меткость их попаданий наводила на мысль, что они считаются пикировщиками в мире насекомых. В избах царят ужасная вонь и духога. Однако паны и паненки (?!) — мужчины и женщины — не обращают на все это ни малейшего внимания. Они не знали ничего другого. Их предки жили точно так же в течение столетий, они живут и будут жить именно так. Мне показалось, что это поколение моих современников даже разучилось рассказывать истории и сказки. Может быть, это произошло потому, что они жили слишком близко от Москвы?
Через нашу деревню протекала река Москва на своем пути к городу Кремль (?!). Когда погода не позволяла летать, на речном льду мы играли в хоккей. Только так нам удавалось поддерживать хорошую физическую форму, хотя: во время игры кое-кто получал ушибы и мелкие травмы. Например, нашему адъютанту крепко досталось по носу, после чего он (нос) почему-то смотрел немного вправо. — Но игра отвлекала наши мысли от печальных событий на фронте. После жаркого матча на Москве-реке я всегда направлялся в Sauna. В нашей деревне имелась одна из этих финских паровых бань.[2]К несчастью, в бане была так темно и скользко, что однажды я поскользнулся к налетел на воткнутый в стену нож, после чего шлепнулся на пол. Я получил серьезную рану.
* * *
Советские войска обошли нас с севера. Поэтому нац; следовало спешно перебазироваться на запасные аэродромы в тылу. Однако мы не могли этого сделать: уже несколько дней тучи висели так низко над деревьями что полет на запад к Вязьме был просто невозможен. Наш аэродром был засыпан глубоким снегом. Если бы нам не улыбнулось счастье, Иван появился бы у нас на пороге; вместе с Санта-Клаусом. Русские подразделения, которые прорвали фронт, просто не подозревали о нашем присутствии, иначе они давно захватили бы нас.
Мы встретили Рождество все в той же школе в Горстово. Когда сгущались сумерки, на деревню опускалась звенящая тишина. Мы нервно дергались при каждом странном звуке за стенами дома. Но после пения рождественских песенок напряжение несколько ослабло. Даже самые скромные из нас уже опрокинули по паре стаканов водки. Во второй половине дня прибыл командир эскадры, чтобы раздать награды. В нашей группе я первым получил Германский Золотой Крест. Во время рождественских праздников мы отправили нашим коллегам в Москву приглашение сыграть в хоккей. Однако они не прибыли, и части пилотов во время матча пришлось изображать из себя Москву. Плохая погода стояла еще несколько дней.
