Оглядевшись, Цутому и Митико увидели храм, возведенный на горном склоне, отделяющем дорогу от пруда, по его каменным ступенькам стекали струи. Путники прошли в ворота храма. Следуя вдоль ручейка, они приблизились к внутренней стороне первого здания храма — хайдэна, окруженного подковообразной горкой. Здесь, как и в «Хакэ», вода била из земли, где склон, покрытый черноземом и поросший травой, смыкался с ровным участком горки; поток ширился под галереей хайдэна, тек вдоль низких скал с обеих сторон и, образуя естественный водоем, вливался в скалы.
Цутому остановился и неотрывно следил за струями воды. Митико не могла не спросить его:
— Что случилось?
Митико передался интерес Цутому к поиску истока реки. Она обратила внимание на плеск, раздававшийся слева от храма. Он явно доносился с какого-то высокого места из-за хайдэна. На этот звук наслаивался другой, более резкий, шум падающей вниз воды.
Митико обратила на это внимание Цутому. И впервые почувствовала гордость от того, что стала соратницей в его географических изысканиях.
Они поднялись, обогнув хайдэн сбоку по зигзагообразной тропке в роще дзелькв. Вверху подъем сглаживался, и в поредевшей рощице показалась дорога, по которой ходили и ездили на велосипедах люди.
Бетонный ров шириной примерно в тридцать сантиметров шел вдоль домов, стоявших на окраине рощи. Вода торопливо текла со стороны дороги. Там, где начинался склон горы, ров поворачивал под углом в пятнадцать градусов. Вода отскакивала от краев рва и с шумом стекала вниз. Звук этот становился сильнее в глубине бамбуковых зарослей.
Выходит, ров явно связан с водопроводным каналом, берущим свое начало за железной дорогой, в реке Тамагава, а это значит, что избыток воды, создававший впечатление неестественно полноводной Ногавы, образуется за счет вод основного потока реки Тама. Цутому, обернувшись к Митико, засмеялся с удовольствием:
— Все именно так, как я думал. Вода поступает в Ногаву из водопроводного канала.
Митико почувствовала желание обнять Цутому. Через рощу дзелькв они спустились по тропинке на нижнюю дорогу. Миновав примыкавший к ториям[32]закрытый чайный павильон, в просвет между деревьями они увидели водопад. Ниспадая вниз со скалы, его воды мчались к реке.
Они поднялись по пологому склону, и перед ними открылось поле. Здесь бурлящий ручей, плавно отклоняясь вправо, вливался в Ногаву. Дорога вела вниз, почти у самой Ногавы через ручей был перекинут маленький мостик, за которым дорога уходила в сторону дальнего леса криптомерии.
Цутому, стоя на мостике, поражался тому, как стремительно наполняются воды Ногавы.
Ближе к железнодорожной насыпи, уже видневшейся впереди, река естественным образом сужалась и становилась мелкой. Цутому и Митико преодолели еще один поворот дороги и обнаружили, что за ним речка, превратившаяся в узкое рисовое поле, прижимаясь к смешанному лесу на склоне, шла вдоль дороги, а под железнодорожными путями раскрывала огромный рот гончарная труба, и оттуда вытекали белесоватые воды. Глядя на трубу, Цутому воскликнул:
— Похоже, что исток Ногавы находится с той стороны железной дороги!
Сказав это, он засмеялся.
Митико не смогла ответить ему улыбкой. Только что перед храмом ей захотелось обнять Цутому, и после этого она думала только о том, откуда у нее возникло это желание. Митико все время возвращалась к мысли, что ей не хотелось быть честной перед собой.
Они поднялись на насыпь и увидели за железной дорогой неожиданно широкую лощину, часть которой занимало рисовое поле. Справа нижняя часть лощины, ограниченная насыпью железнодорожной ветки, переходила в болото, поросшее китайским мискантом кая и японским тростником аси, вода из него скапливалась в огромном пруду и уже оттуда двигалась в гончарную трубу, словно ее втягивало внутрь неведомой силой. Вот это и был исток.
Двое путников спустились по тропке, перерезавшей насыпь наискосок, и остановились рядом с прудом. Возившийся на поле с рассадой риса среднего возраста крестьянин, оторвавшись от работы, посмотрел на них настороженно.
— Что это за место? — спросил Цутому.
— Коигакубо, Лощина любви, — коротко ответил мужчина.
У Митико захватило дух. Ей уже приходилось слышать это название от Цутому. Оно писалось иероглифом «Кои» («Любовь»), и, по легенде, в древности здесь жили куртизанка и некий камакурский самурай. Тосковавшая об уехавшем в западные края самурае красавица утопилась в этом пруду.
Вот оно, это слово «любовь», — слово, которого Митико до этого избегала. И подсказало его девушке название лощины, у которой они оказались вместе с Цутому. Теперь Митико стало очевидно, что чувство, испытываемое ею, и есть любовь.
Словно оглушенная, Митико осматривала окрестности, где зародилась ее любовь.
Жалкий поезд из двух сцепленных вагончиков, огибал склон, направляясь к переезду. Звук его тормозов заставил Митико встрепенуться.
Она взглянула на своего возлюбленного. Цутому был поглощен изучением наконец-то обнаруженного им истока реки. Значит, любовь — это чувство, от которого ей одной придется мучиться?
Цутому обнаружил, что в пруд за железной дорогой втекала вода по узкой канаве, и объявил, что пойдет вдоль этого бурного ручья.
Перед канавой виднелся крестьянский дом. Оставив Цутому, о чем-то расспрашивавшего мывшую овощи крестьянку, Митико пошла вперед. Она уже не слышала скучных слов догнавшего ее Цутому о том, что эта канавка, похоже, тоже соединена с водопроводным каналом Тамагавы, а это значит, что исток у Ногавы и Тамагавы один.
Глава 5 ПОРХАЮЩИЕ БАБОЧКИ
Когда Митико поняла, что любит, ее первой реакцией на это открытие стало желание сдержать свою любовь. Она уже не любила мужа, но ей, замужней женщине, думалось, что нельзя питать чувства к другому мужчине. Особенно если этим другим был ее двоюродный брат Цутому. Для Митико вдруг стала ясной подоплека ее сердечного отношения к нему как к младшему брату, и то, что она назвала любовью, предстало разительным контрастом тому чувству, которое Митико испытывала к Акияме, отчего оно показалось еще более безобразным.
Митико до этого не знала любви. Любовь, о которой она читала романы в детстве, всегда заканчивалась ужасно. Она не чувствовала ни силы, ни желания отважиться на подобное чувство.
Ее увлеченность мужем, как оказалось в конце концов, любовью не была.
Митико с самого детства жила в тени отца. Для нее всем была атмосфера преуспевающего дома, в котором соблюдались принципы, дома, который был создан Миядзи — выходцем из самурайского клана. В границах «Хакэ» все было спокойным — и ее замужество, и влечение к Цутому. В этом смысле мало что изменилось и после смерти отца.
И вот сейчас эта «беспутная любовь» к Цутому, которую Митико вдруг осознала в себе, неожиданно вырвала ее из прежней тиши да глади.
