Никита впопыхах сунул под блюдце деньги и махнул в узкую щель веранды, между стеклянной витриной и боковой стеной. Подбежал к Саше, решительно ступил одной ногой в воду и подал руку девушке, которая никак не могла выбраться из вязкого ила.
— Никита, ты?!
— Да, Саша, как видишь!
Он вытащил ее на берег, и она стояла перед ним мокрая и растерянная.
— Ты… ты все понял?
— Ну да, я же известный имбецил!
Саша спрятала глаза. Никита несколько секунд разглядывал ее безо всякого смущения.
— Мокрая курица, — сказал он наконец и засмеялся.
— На себя-то посмотри!
Они еще минуту помолчали. Никита изучал свою правую ногу, мокрую по колено, и грязный ботинок, от которого пахло болотом.
— Прости, Никит, я виновата, но я не хотела тебя ставить в дурацкое положение… Так все глупо получилось! Так глупо!
Никита еще раз посмотрел на худенькую девушку с задранными вверх плечами, которая стояла напротив него. С носа у нее текла струйка воды, волосы выглядели так, будто на голову повесили мокрую тряпку.
— Главное, что ты не пришибла ни одного фламинго, — усмехнулся он, — мы бы пошли под суд.
Он снял с себя курточку, влажную от дождя, накинул девушке на плечи и предложил ей поскорее вылить воду из ботинок.
— Иначе у тебя там заведутся лягушки.
— Я слышала, они вкусные, — сказала сквозь дрожь Саша.
— Знаешь, тебе бы домой да выпить чего-нибудь горячительного. — Никита снова смерил Сашу взглядом: — Ну и видок! Давай я тебя провожу!
— Я и сама прекрасно доберусь.
— Не глупи. Еще в милицию заберут.
Они вышли из зоопарка, и Никита остановил проезжавшую мимо «шестерку». Водила, полный, пропахший одеколоном и подвижный, как мячик, грузин выпрыгнул из машины и чуть не заплакал, когда Саша садилась в салон. Он заставил ее подложить по себя газету и ничего не трогать. Ребята молча доехали до Сашиного дома. Саша чувствовала себя обязанной, а это чувство она любила не больше, чем капусту брокколи.
Когда Никита уже собрался уходить, она неожиданно предложила ему подняться, посмотреть ее рисунки, выпить чаю и заодно ботинок просушить.
— Сначала дураком выставляют, а потом предлагают ботинки сушить, да?! — деланно возмутился он. — Я согласен!
Они поднялись в Сашину квартиру, девушка сразу удалилась в ванную, а Никита отправился на кухню варить глинтвейн. К Сашиному неподдельному изумлению, ему удалось отыскать практически все необходимые ингредиенты. Из царства мыльных запахов порозовевшая и похорошевшая Саша вынырнула в пары кислого вина, дополненного резкими оттенками корицы, гвоздики и цитрусовых корок. Ее маленькую фигурку обтягивало длинное индийское платье с замысловатым орнаментом.
— Пока ты грелась, — нашелся что сказать слегка прибалдевший Никита, протягивая Саше обжигающую чашку с вином, — я обследовал твою кухню. Бьюсь об заклад, если смешать все, что тут есть, можно приготовить ядерную бомбу.
Саша дула на вино и улыбалась.
— Пойдем, — сказала она. — В комнате есть одна супернычка, я там провожу все свободное время. Тащи туда кастрюлю!
Саша с Никитой разместились на полу под ее автопортретом.
— Так ты, значит, хочешь паромщиком работать? — спросила Саша.
— Да. А ты все в художницы собираешься?
— Наверно, — задумчиво сказала Саша, вспомнив о Поле. — Знаешь, у меня это с детства в голове засело — стать художницей, но совсем переклинило в курилке Строгановки.
— В курилке?
— Ну да. Ты не представляешь, что это за курилка! Мало того что весь университет как музей, там везде висят картины, скульптуры стоят, но местная курилка — это что-то! Как я ее увидела — решила: все, только здесь и буду учиться. Там, видно, разрешают особо талантливым студентам ваять что вздумается. Барельеф на барельефе — как слоеный пирог. Чего только не увидишь! На самых нижних, которые непросто и разглядеть, «СССР» написано и всякое такое. В верхних слоях — дама в вечернем туалете с факелом, сценки из шекспировских трагедий, ну прямо Боттичелли. Есть даже фрески. Эклектика страшнейшая, но так интересно! А на лестничной площадке мозаика. Ничего не понять, и выглядит шикарно.
— И что, ни одного матерного слова?! Ни одной надписи: «Рэп» или «Punks not dead»?
— Поверишь — ничего такого. Только на стенке лестничного пролета изображен бегущий атлет, как на античной чернофигурной вазе, а между его длинных ног какой-то умник пририсовал фломастером член половой. Вот и все фривольности. Но с этой хреновиной он, кстати, стал выглядеть правдоподобнее.
— Видимо, профессор пририсовал.
— Мастер.
Саша с Никитой смеялись и пили глинтвейн. На включенном по такому случаю масленом обогревателе сушились Никитины штаны, а под ним грелся его ботинок, высунув язычок. Сам же Никита разгуливал по Сашиным хоромам завернутый в клетчатый плед.
Часов в семь он засобирался. Напялил брюки, зашнуровал ботинки и пошел к двери.
— Вот мы и познакомились, — сказал он Саше, прощаясь. — Я думал, что все будет несколько иначе.
— Да уж, — сказала Саша… — А знаешь, меня вчера с работы вперед ластами!
— Серьезно?
— Нецелесообразно, мол, держать…
— Уроды!
— Во-во, — сказала она, — волосинки убирать с их гребаных фотографий.
— Конечно.
— Я, может быть, способна на что-то большее.
— Это мир капитала.
— Мир капитала.
— А у меня и того хуже, — сказал Никита.
— Что такое?
— Ой, даже говорить не хочется.
— Дома что-то?
— Да, — он махнул рукой, — и главное, начали во время сессии моей.
— Что случилось-то?
Никита нахмурился и задумался.
— Видимо, крест мой такой.
— А все-таки удивительно, что мы с тобой встретились в зоопарке, — сказала Саша и подняла на Никиту глаза, в которых он увидел веселые пьяные искорки.
— Обитель тоски и все такое…
— Ну да. Но есть еще одно суперское занятие, куда более действенное, чем шатание по зоопаркам.
— Ловля бабочек в ботаническом саду?
— Типа того. Релаксация для выбросившихся из воды морских котиков.
— Или дельфинов в мазутном пятне.
— Ни слова о мазутных пятнах, — сказала Саша. — Это моя слабость. У нашего дома была речка. По ней такие красивые мазутные пятна плавали: желтые, синие, красные, и пар поднимался. Туда что-то сливали. Я любовалась все детство. Целыми днями.
