Все происходит само собой? Стоило ему лечь в постель, как он оказывался в дерьме. Что поделаешь, мне каждый раз приходилось его мыть в ванне. В ванне он и умер. Тут ни прибавить, ни убавить. А он еще и грозил мне: я тебе покажу, я тебе покажу! Скажите на милость, что он такое мне покажет, чертяка несчастный? Я невиновна, а когда за тобой нет вины, ты можешь быть свободной. Это была самая обычная смерть. Хотя, впрочем… Скажите мне, какие мысли сейчас приходят вам в голову? Видите ли, все свойства Алоиса давно уже незаметно исчезли за занавесом, тем самым, перед которым склоняются другие, чьи фото нам хорошо известны. Благодаря мне вы теперь знаете и Алоиса, хотя и посмертно. Вот именно, только теперь все стало ясно, яснее, чем при жизни Алоиса. Все, что могло бы его представить: банковский счет, маленький дом с садом. Это все, что после смерти придает этому телу какой-то вес. А сейчас выходит и сам Алоис, так как он поверил, будто ваши аплодисменты предназначались исключительно ему. Минуточку, я вижу, теперь он благодаря мне и впрямь стал знаменитостью! Я этого не ожидала! Они толпятся вокруг него! Ну, и вокруг меня тоже. Они прикасаются ко мне, хотя я их об этом не просила. Сколько воды и воздуха пришлось мне потребить, чтобы Алоис наконец перестал дышать! Сколько яда и вредных веществ я потребила, чтобы не могли дышать все другие! В сравнении с этим уличное движение — ничто, а оно ведь требует гигантских расходов.
Я убиваю едой на колесах, я убиваю водой на полозьях! Убийство — мой любимый спорт, в нем пот смешивается с кровью и экскрементами. Позже я, вероятно, займусь другими видами спорта, такими, в которых можно остаться чистой. Но пока еще я врезаюсь в других, как торпеда. Раз уж в гольфе, в парусном спорте, в теннисе соприкосновение с другим телом стало совершенно ненужным, я занимаюсь своим любимым спортом — убийством, проникая внутрь чужого тела. Я плаваю в нем как рыба. Чужое тело обтекает меня, как вода, в которой я плескаюсь. Я терпеть не могу, когда ко мне прикасаются, и все же чужое тело обхватывает меня, словно вторая кожа. Прижимается ко мне. И я обхватываю его.
Вы в хорошем настроении, доктор? Сестра Жозефина уже испустила дух? Ну да плевать я на нее хотела. Сберегательных книжек нигде не оказалось. Не знаю, куда он их запрятал. Но помню, как он мне сказал: Мэди, ты увидишь, сколько приходится на твою долю. Ну и где же она, эта доля? Этот подлец взял и подох, а я, значит, ищи. Но я их все равно найду. В феврале ситуация с наследством прояснится. Что ж, Герта, подождем, чайку попьем. Если что меня и беспокоит, так это сберегательная книжка, ты же знаешь. Я не скрываю, что сняла деньги и передала ему. В приемной врача полно больных. Омерзительно. Я вхожу, но они не видят, что я их самодержавная властительница, что они — мои гости. Не узнают меня. Не целуют мне руку. У меня самый обычный вид, но я после своего триумфа возвращаюсь к себе в сопровождении фруктовых деревьев и зданий. Ну ладно, я, возможно, и похожа немножко на других женщин, на первый, поверхностный взгляд, но я все же отличаюсь от них, как день отличается от ночи. Я — своя собственная мера и свое мероприятие. Кого, кто моложе семидесяти, заинтересует именно мое тело? Они предпочитают разглядывать девиц в бикини. До последнего мгновения! Ну, они народ терпеливый! Я же правлю свой суд сама. Но из-за меня никто не должен голодать, чтобы влезть в свою одежду, когда настанет лето и придет пора окончательного раздевания. Судить об этом я предоставляю газетам, которые делают вид, будто ко всем относятся дружески, но, конечно же, далеко не все могут появиться на их страницах.
Скоро моя очередь! А пока я в хорошем настроении снова возвращаюсь со своих встреч с людьми, которых я — и это исключительно моя заслуга — в этой жизни никогда больше не встречу. Возвращаюсь туда, откуда вышла. Но теперь я на пару сотен тысяч богаче. Скоро, когда свет проектора будет направлен на меня и я часами буду греться в его лучах, все будут смотреть на меня. Я субъект и объект в одном, стрелка и часы, то, что показывают, и воплощение скупости, которое раздает себя обеими руками. Безо всякой пользы. И все же я несу ответственность за то, чтобы не соответствовать никакому образу, а самой стать образом, фотографией в иллюстрированном в журнале. Глянцевой. Цветной. Гламурной. Парадокс! Другие могут сколько угодно оживлять собой журнальные страницы, но образом женщины им не стать никогда! Их никогда не будут снимать так часто, как меня. Извините. К сожалению, мне пора возвращаться. Что меня там ждет? Крохотная темная комнатка. Прежде чем войти, я задую последний огонек жизни, ибо при свете вижу границы своих возможностей. Этого я не выношу. Тогда бы я просто не смогла заснуть!
Анди. Послушайте! Едва я дал выгравировать в своем теле иероглифы спорта, как спорт тут же начал пожирать изнутри мое тело, своего хозяина, да-да, именно его, хранящего добрую память о родном доме. Спорт сделал из меня человека, на бегу отсчитывающего метры, которые, словно ковер, расстилались передо мной, уводя в неизвестность. Там я сейчас и оказался. Известно мне было всегда лишь одно: финиш, цель. И где она теперь, эта цель? Я ее почти не вижу. Сплошной туман. Во мне все вызывает боль! Родные высокогорные луга давно уж мне надоели. Я вырос среди них и был счастлив, но оставаться там вечно — не для меня. Так ничего не добьешься. Скука невыносимая. Чувство довольства, что сформировалось во мне за многие часы труда, вдруг превратилось в злобного пса и погнало меня из тихого домика. Прощай, родина! И где я теперь? Первым делом мне, конечно же, надо было разрушить это довольство собой. Я медленно, как жидкость в сосуде — а я и был своим собственным сосудом — поднимался до самых краев. А потом как-то незаметно перерос самого себя. Кто бы мог подумать, что я, бедный крестьянский паренек, смогу это сделать? Я отдал себя в распоряжение своего кумира — Арни. Он считал меня своим сыном и своим учеником. Но строить себя по его образцу мне пришлось самому. Теперь Арни может сохранить лицо. Он может представить себя миру человеком, который сам себя сделал. Но что делать мне? Хотя… мой Арни раньше очень естественно изображал искусственного человека. Это был иностранец, которого произвели на свет на фабрике. Естественно, на сверхчеловеческой фабрике по производству неестественных вещей. Я сам, естественно, всегда оставался естественным. Какая мне от этого польза? Мы, нормальные бессмертные, тоже решаем сами, кому быть нам чужим, а кому стать нашим богом.
Я всегда все делал сам, в отличие от Арни, этого удивительного человека, что так нравится мне. Расправившись с другими, он отдает себя по частям. Чем больше он говорит о своей маме, тем менее очевидно, что он произошел именно от нее. Но он, черт возьми, имел успех! Чем больше он богатеет, тем лучше становится. Не то, что я. Он сперва разозлится, а потом опять добр с нами. Бог да и только, по-другому назвать его я не могу. Молния, сверкающая в его собственном лбу, крайняя грань, с которой человек еще может спрыгнуть и не разбиться о собственный балкон, который он сверху принял за две груди. По меньшей мере два метра вниз и полметра вширь, вот и вся глубина. Значит, только вниз! Есть еще и горы, они для того и существуют, чтобы на них взбираться. Только успех мог до такой степени изменить моего Арни. Подумать только, что мог бы сделать успех из меня! Я ведь куда более послушен и пластичен! Чтобы стать сильнее, я готов был следовать всякому указанию.
