— Ты вроде как завидуешь.
Улыбка мелькнула и тут же погасла.
— Деньги обеспечивают протекцию. Сейчас нельзя прийти в Эттеркаль и устроить там разборки, как в наши времена, когда все решали сутенеры и улица.
— Ну вот, ты снова меня разочаровываешь, — усмехнулся Рингил, хотя под легкомысленным тоном скрывалось нарастающее беспокойство. — В прежние времена в Трилейне не было улицы, по которой ты не мог бы прошвырнуться.
— Как я уже сказал, многое изменилось.
— Помнишь, как нас пытались не допустить на праздник воздушных шаров в Глейдсе? «Мои предки построили этот вонючий город, и пусть никто не думает, что какие-то засранцы с шелковыми поясочками заставят меня прозябать на помойке». — Рингил цитировал Милакара, и голос его прозвучал эхом, пролетевшим через много лет, а черты лица сами собой затвердели. — Помнишь?
— Послушай…
— Конечно, теперь ты сам живешь в Глейдсе.
— Гил, я же говорил…
— Да, говорил. Многое изменилось. Слышал.
Он не мог больше прятать его, то сочащееся ощущение утраты, еще одной потери, смешивающееся с давним, накапливавшимся годами чувством измены, что горчило сейчас на языке.
Рингил вскочил с кровати, как будто увидел скорпионов на простынях. Последние лучи гасли, последнее тепло рассеивалось. Посмотрел на оставшегося лежать Милакара и испытал вдруг острую потребность смыть с себя его запах.
— Я — домой, — бросил Рингил и принялся собирать валявшуюся на полу одежду.
— У них двенда, Гил.
Штаны, рубашка, скомканные чулки.
— Конечно.
Милакар смотрел на него секунду-другую, потом вдруг слетел с кровати и прыгнул, как боевой ихелтетский кот. Обхватил руками, придавил всем весом, сопя натужно, стремясь опрокинуть, свалить. Они будто повторяли тот танец, что исполняли минуты назад на кровати, только теперь с бешенством и злобой.
В другой раз, может, у Милакара и был бы шанс продержаться, но гнев еще бушевал в голове, злость щекотала и напрягала мышцы, отточенные годами войны рефлексы срабатывали лучше всякой системы предупреждения. С яростью, на которую он, казалось, был уже не способен, Рингил разбил захват и, применив прием из арсенала ихелтетского рукопашного боя, отправил противника на пол. Не успев собраться, Милакар грохнулся тяжело, всем весом. Воздух шумно вырвался из легких, надсадное дыхание сбилось. Большим пальцем левой руки Рингил зацепился ему за щеку, угрожая порвать рот, пальцы правой замерли в дюйме от левого глаза Милакара.
— Со мной твои дерьмовые фокусы не пройдут, — прошипел он. — Я тебе не мальчишка. Полезешь — убью.
Милакар закашлялся, задергался.
— Да пошел ты! Я помочь стараюсь. Послушай, у них, в Эттеркале, двенда.
Взгляды сомкнулись. Секунды растянулись.
— Двенда?
Глаза Милакара сказали, что, по крайней, мере сам он в это верит.
— Какой-то вшивый олдраин? Ты это имеешь в виду? — Рингил убрал палец из-за щеки Милакара. — Настоящий, без дураков, Исчезающий? Здесь, в Трилейне?
— Именно это я и имею в виду.
Рингил опустил и правую руку.
— От тебя дерьмом несет.
— Спасибо.
— Или обкурился. Запасов-то хватает.
— Я знаю, потому что сам видел.
— Послушай, их ведь не просто так назвали Исчезающим народом. Они ушли. Даже кириаты помнят их только по легендам.
— Верно. — Милакар поднялся. — А до войны никто не верил в драконов.
— Это не одно и то же.
— Ладно, тогда объясни сам.
Грейс протопал через спальню к вешалке, где висели роскошные, в имперском стиле, кимоно.
— Что объяснить? Что какой-то актеришка с подведенными глазами напугал вас до усрачки?
— Нет. — Милакар набросил на плечи халат, затянулся, завязал узлом пояс. — Объясни, как случилось, что Болотное братство отправило в Эттеркаль трех своих лучших разведчиков, парней опытных и знающих дело почти так же, как мастер ложи, а вернулись только их головы.
Рингил развел руками.
— Ну, значит, у твоего актеришки дурь получше, да к тому же он еще и секачом махать умеет.
— Ты не так меня понял. — Грейс снова неловко усмехнулся. — Я не сказал, что их убили. Я сказал, что вернулись только головы. Живые, с кочерыжкой дюймов в семь вместо шеи.
Рингил молча уставился на него.
— Именно. Можешь объяснить?
— Ты сам видел?
Сдержанный кивок.
— На собрании ложи. Туда принесли одну голову. Обрубок опустили в воду, и через пару минут эта хреновина подняла веки и узнала мастера. Это было видно по ее выражению. Потом открыла рот, попыталась что-то сказать, но без шеи, без голосовых связок у нее, конечно, ничего не получилось — только губами шевелила, хрипела да язык высовывала. А потом вдруг как расплакалась, слезы так и покатились… — Милакар с усилием сглотнул. — Минут через пять вытащили ее из воды, и все кончилось. Сначала слезы как будто высохли, потом и вообще шевелиться перестала. Как у помирающего в постели старика. Да только ж она все равно осталась живая — положи ее в воду и… — Он беспомощно качнул головой. — И опять все то же самое.
С балкона повеяло холодком. Голый Рингил поежился, повернулся и посмотрел в ночь, как будто что-то звало его оттуда, издалека.
— Крин есть? — негромко спросил он.
Милакар кивком указал на туалетный столик.
— Само собой. Верхний ящик слева. Пару косяков я уже приготовил. Угощайся.
Рингил прошел через комнату, выдвинул ящик. На дне перекатывались три свернутые из желтоватых листьев самокрутки. Он взял одну, шагнул к лампе и наклонился к фитилю. Хлопья кринзанза затрещали, занимаясь, ноздри пощекотал кисловатый запах. Он затянулся покрепче, вбирая в легкие знакомый вкус. Резкий, продирающий, гонящий изнутри холод. Крин как будто вспыхнул в голове холодным пламенем. Рингил вздохнул и, оставляя за собой дымный след, вышел на балкон.
Глейдс лежал перед ними как на ладони, до самой воды. Между деревьями мерцали огоньки таких же, как у Милакара, спрятавшихся в садах особняков, между ними вились улочки, начинавшиеся когда-то, столетия назад, с проложенных через болото тропинок. На западе дельта изгибалась, старинные доковые постройки на другом берегу уступили место изысканным садам и дорогим святилищам в честь богов Наома.
Облокотившись на балконную балюстраду, Рингил стер презрительную ухмылку и попытался посмотреть на перемены с другой стороны. В Глейдсе с самого начала водились большие деньги. Но в прежние дни самодовольства было меньше, а кланы, строившие здесь дома, зарабатывали на доставке грузов. Теперь, после войны, доки сдвинулись вниз по течению, с глаз подальше, и из-за реки на Глейдс смотрели только святилища, громоздкие, нескладные, как каменное эхо возродившейся клановой набожности и веры в свое право управлять.
